Форум » Цикл "Красное на чёрном" » Глава 42. Последние из первых. » Ответить
Глава 42. Последние из первых.
Медведь_жив!: Эоцен, 55 – 35 млн. лет до Фолл Диа Сварожича. Хотим мы того или нет, но палеоцен с его младенческой причудливостью и необычностью постепенно уходил. Новые виды, борясь за выживание, постепенно начали вытеснять друг друга. Период экспериментов подошёл к концу, превращаясь в период ожесточённых схваток между как биологическими видами, так и их отдельными представителями. Сварогу предстояло пережить не первый и не последний «передел мира», осуществляли который те, кто выжил после предыдущей серии глобальных катаклизмов и приспособился к тем или иным нишам. Ведь на их несчастье, на каждое местечко под солнцем, как правило, было два-три претендента. Результатом стало вымирание большого количества причудливых и воцарение умело приспособившихся. Повезло в те дни очень немногим. Начало Эры Рассвета было обагрено кровью. Те же, кто уцелел, толком передохнуть не успели. Чтобы выживать, им было необходимо продолжать самосовершенствоваться. Борьба перешла на новый виток: смену универсалитета на специализацию, приспособление всех биологических черт под конкретную среду обитания. И на протяжении следующих двух периодов мы будем вынуждены созерцать именно этот процесс. Он будет сопровождаться крайне быстрой сменой поколений видов, бесконечным вытеснением детьми родителей, нередким соседством трёх-четырёх представителей семейства, начиная от самых несовершенных и заканчивая самыми прогрессивными. Новички будут пробиваться к солнцу, пионеры заселения – тщательно им сопротивляться, а реликты – просто пытаться продолжить своё существование, никого не трогая и ни с кем не сталкиваясь. Кому-то из них суждено стать легендами, кому-то – остаться на вечных задворках палеоисторического процесса и неплохо влачить там дни свои, кто-то вспыхнет сверхновой и тут же угаснет, кто-то сгинет бесследно, так и не искупавшись в лучах процветания. Кто-то останется в каменной летописи, чьи-то кости поглотит забвение. На кого-то обратят внимание авторы будущего, кто-то станет любимцем тысяч детей, а кто-то останется незамеченным, но оттого не менее важным участником этой войны. Но здесь они все равны. Они все будут нашими героями. Героями Эры Рассвета. Многоречье (Месопотамия), 53 млн. лет назад. Подобно самой жизни некогда, наше путешествие по Сварогу мы начнём в литорали. В этот раз, правда, это будут не давным-давно стёршиеся и позабытые берега, на которые ступила членистая нога скорпиомахера, а тёплые пески Ближнего Востока, тогда только начинавшие зарастать джунглями под сенью гигантских гор Великого Азиатского Плато. Борьба здесь, правда, сосредоточена не на суше, а в океане, который восстанавливался после позднемелового катаклизма медленнее, и далеко не все ниши оказались там заняты. На образовавшиеся вакансии сразу же нашлось огромное количество желающих. Столкнулись интересы как древних, существовавших с первых зорь мезозоя, групп живых существ, так и куда более молодых, появившихся совсем недавно. Территория сражения также оказалась разнообразна. От мангровых зарослей, перемежаемых огромными протоками, и первых зачатков будущих тропических лесов, до почти открытого океана, в котором невидимо и от вымираний невредимо курсируют акулы, и побережья, в котором конкуренты от борьбы заочной зачастую переходят к схваткам один на один. Каждый квадратный сантиметр здесь – едва ли не отдельный биогеоценоз, который каждый день готов менять своё обличье с приливом и отливом. Трудно подобрать более сложное испытание для здешних обитателей. Ведь мало того, что они слишком разные, так ещё и все были практически изгнаны с насиженных и уютных местечек, занятых либо в предыдущие эры, либо в начале новой. И им приходится сражаться практически на два фронта. С одной стороны, приспосабливаться к условиям, которые им поставила вотчина Зуауета, с другой - биться за то, чтобы просто в этих условиях жить. Тот, кто не сумеет выжить, будет стёрт из палеолетописи. Здесь нет ставок. Кроме жизни. Здесь нет поражений. Кроме вымирания. Здесь нет побед. Кроме выживания. Здесь они живут. Но кто – они? I.Эфлат. Самец пакизуха, 4 года от роду. В начале Эры Рассвета ещё происходило окончательное определение будущих доминантных классов, призванных заменить тетраптерид и динозавров первого поколения. Именно в это время определялось, кто продолжит борьбу в новые эпохи. Кандидатов было много: как среди предыдущих, ещё существовавших на планете бывших властителей, так и среди новых, ранее не заметных видов. Одними из претендентов на мировое господство оказались практически незаметные до того крокодилы. Эти архозавры в эоцене начинали своё победоносное шествие, делегируя представителей своего рода практически везде, куда только могли пробиться. Их не было разве что в воздухе, преимущественно потому, что там шла самая настоящая междоусобица, соваться в которую неспециализированным видам (а летающих или даже планирующих крокодилов в мезозое так и не появилось) было попросту самоубийственным шагом. Зато в остальных средах обитания без супремозухий не обошлось. Ярким примером тому был вид нашего первого объекта внимания – первый из рода китовьего, пакизух, Pakisuchus primorocetus. Далёкий предок его, працетус северный, Pracetus borealis, спустился с деревьев будущей Прусской империи около двадцати миллионов лет тому назад, когда Европа ещё не начинала из островов превращаться в единую часть света. Тогда это был маленький сухопутный зверёк, вынужденный искать себе компанию среди таких же, как он, дабы не быть съеденным маленькими хищными тероподами, превратившими в то время Старый Мир в свою родовую вотчину. После позднемелового массового вымирания те получили повышение, а працетус, как и многие другие виды, породил ряд потомков. Наиболее известным из них как раз и стал пакизух, самый южный и крупный. На фоне меловых колоссов и кайнозойских гигантов его габариты, конечно, ничтожны: тридцать пять сантиметров в холке и чуть больше метра в длину при двадцати килограммах веса. Но в то время, когда он появился, – около десяти миллионов лет тому назад – это было очень даже внушающе, если, конечно, не проводилось сравнение с титанами Юга. К тому же, как и многие хищники Сварога, он был животным коллективным, а стаи, насчитывавшие до пятнадцати особей, могли дать отпор многим куда более крупным охотникам благодаря коллективному отпору. Как следствие, эти працетиды буквально наводнили всю Германоафрику. И тем не менее, даже несмотря на столь потрясающий успех, они всё ещё были достаточно архаичны по меркам уже появившихся потомков: «сыновей», «внуков» и даже «правнуков», которых мы в скором времени увидим. Вытянутое, поджарое, покрытое маленькими протоперьями – почти что «шёрсткой», тело с длинным хвостом; не слишком приспособленные для бега ноги, короткая шея и вытянутая голова с острыми зубами и узкими глазами. Они были совершенно типичными мелкими хищниками-крокодилами той поры. Но это не делало их менее эффективными в добывании пропитания. Благо, что пакизухи были достаточно неразборчивы в выборе пропитания и методах охоты. Они были последними из универсалов раннего кайнозоя, чей закат был уже относительно недалёк, но до самого своего конца продолжали бороться. Как с конкурентами или добычей, так и внутри своего вида. Последствия подобных сражений слишком хорошо для своего возрата познал Эфлат, ископаемый образец EP45376 по единой классификации палеонтологов Сварога. Его останки были найдены в 1990 г. после Фолл Диа Сварожича и был первым полным скелетом этого вида. Жизнь его, как оказалось, была полна подобных схваток: об этом свидетельствовали многочисленные травмы. Но сейчас это всё в будущем. Пока же, в возрасте четырёх лет, он ещё легко отделывался. Да и прошёл пока всего один сезон размножения, во время которого Фенгор, самый крупный самец стаи, разгонял всех своих конкурентов с такой лёгкостью, что молодняку, едва получившему несколько ударов, оставалось только убежать, поджав хвост, и надеяться только на то, что лидер на охоте неудачно упадёт. Или же вовсе будет убит в схватке стаи с более крупным хищником. Но ни того, ни другого так и не случилось. Временный вожак, а заодно – владелец «гарема», жил и здравствовал. Надо заметить, до сих пор. Ныне он вновь вёл пакизухов добывать себе пропитание. Его стая насчитывала восемь особей, способных охотиться, среди которых был он сам, три самки и четыре самца. Самым младшим, недавно прибившимся к группе, было три года, самому старшему, вожаку, - около семи лет. Эфлат не был среди них ветераном, но и сказать, что он зелёный новичок, тоже было нельзя. Несмотря на это, держался он в «хвосте», едва ли не последним. Ибо у него не было ещё достаточного опыта, чтобы он мог брать на себя активное преследование с постоянными атаками добычи. Вместе с тем, к нему уже достаточно давно пришло понимание, что охота – дело опасное, и не сравнится с выпрашиванием у матери молока, и рваться вперёд, бросаясь под ноги жертве в тщетных попытках ухватить её за шею и нанести смертельный удар, да ещё опередить в этом вожака, ему не слишком хотелось. Было утро. Солнце ещё не взошло из-за огромных гор, и над побережьем Тетиса царил светлый сумрак. Это было самое удачное для промысла время, потому что тропическая жара ещё не разыгрывалась в полную силу, а плохо приспособленные к ночным условиям глаза пакизухов уже могли смотреть достаточно далеко, да так, что картина пред их очами представала вполне различимая, а не исчезающая в туманной дымке. Они шли от логова стаи по разреженному в ту пору лесу, не испытывая проблем, с которыми столкнутся их последователи, такими как бег с препятствиями по бурьяну в практически абсолютной темноте, или же постоянное поглядывание вверх-вниз в поисках опасностей, что таились вокруг и угрожали даже практически доминирующим хищникам экосистемы. С моря дул прохладный ветер, навстречу которому, чтобы понизить вероятность своего обнаружения, и двигалась стая. Двигалась достаточно медленно, дабы успеть обозреть всё пространство впереди и не пропустить ни одного шанса на поимку добычи. Ибо если сейчас они не полакомятся, то придётся выходить на охоту в вечерних сумерках, времени, что было не только куда опаснее для них, но и значительно бесхлебнее. Шансов застигнуть врасплох хотя бы кого-нибудь на закате у этих охотников было меньше, чем в дорассветное время. К тому же, утренний холодок они, будучи теплокровными, переносили вполне спокойно и куда лучше, нежели духоту, что стояла над морем перед наступлением ночи. Было поразительно тихо, как и все предыдущие эпохи здесь. Нашему слуху, быть может, и трудно в лесу без птения птиц, но птиц здесь не водилось, воланоканиды и грифоны только начали свою экспансию, а тетраптериды вымерли везде, кроме Края-за-Горами, как его позже назовёт один из разумных видов Сварога. Местные насекомые вокальными данными не отличались, а ждать пения от иных членистоногих и вовсе не стоило. Пакизухи, впрочем, к этому были вполне привычны. Хотя не слишком, надо заметить, рады: в таком молчании природы их шаги были слышимы на достаточно большом расстоянии, и это вряд ли могло поспособствовать успеху охоты. Лапы их к тому моменту уже отбивали единый ритм единого строя, ромба, словно разрезавшего лес. Впереди двигался Фенгор, позади него – опытные две самки и юнец, пришедший в стаю совсем недавно, но постоянно рвавшийся вперёд. За ними – ещё два самца, а Эфтал и молоденькая самка его возраста замыкали шествие. Они не тормозили его, но и не подгоняли: свой кусок добычи они всегда получить успеют, и оба прекрасно это понимали, но слишком сильно стараться ради этого, во всяком случае, до начала охоты, желания не имели. Они не были сыты, но и голодными назвать их тоже вряд ли представлялось возможным. Будучи самыми быстрыми и мобильными в группе, они нередко ухитрялись схватить представителя местного вида шестиногих ящериц или же какого-нибудь аномалокарида, неудачно пробегавшего мимо днём или забегавшего в нору поздним вечером, успевая съесть его до того, как заметит вожак. И поскольку таких жертв в округе было в избытке, перебивались от охоты к охоты Эфлат и его одногода весьма и весьма успешно. Но сегодня и им сильно хотелось есть. С момента поимки предыдущей крупной добычи прошло уже несколько дней. От перекусов нужно было переходить к пище более весомой. И как раз к таковой их и привёл сейчас Фенгор. Стая вышла на опушку леса, к самому побережью древнего океана. Там они увидели не менее древних существ. Свою сегодняшнюю потенциальную еду. Эомароптериксов. Эомароптерикс средиземноморский, Eomaropterix mediterranica, был представителем птерозавров, потомком палеомароптериксов, которых мы видели на островах архипелага Сфильтцберрен около десятка миллионов лет тому назад. И он кардинально отличался от своего предшественника практически во всём. Начиная от места своего обитания и заканчивая образом жизни. «Шпицбергенцы» существовали под огромным давлением. Сама их натура помнила, что они со времён самого своего появления были на вторых ролях. Были с тех самых пор, как родился первый тетраптерид, и четырёхкрылые заполонили небеса планеты, оттеснив птерозавров на задворки эволюции, не дав появиться множеству их видов, оставив вечными рамфоринхоидами. Даже до птеродактилей дело в мезозое так и не дошло. Чего уж говорить об остальных, более прогрессивных представителях «летающих ящеров». А вот их потомки, избавившись от пресса «сверху», почувствовали безграничную власть внизу. Там, где в Среднюю Эру таилась опасность, и куда они спускались скорее вынуждено, потому что есть, кроме морских обитателей, было нечего. Для эомароптериксов и всех их последователей воды стали вотчиной. Не сказать, чтобы совсем уж безраздельной, но вотчиной. Они спешили приспосабливаться к ней , подгоняемые, казалось, самой природой. Их предшественники, палеомароптериксы, прекрасно летали и гнездились в горах. Но вот они ни того, ни другого уже не делали. Их лежбища, подобные лежбищам земных ластоногих, располагались по берегам Тетиса, потому что в этом тёплом и гостеприимном краю детёнышей растить было куда проще, а хищники не так сильно донимали, как на суровом Шпицбергене. «Крылья рассвета морей» всё ещё могли планировать над поверхностью огромного океана, но делали это крайне редко и держались в воздухе недолго. Их крупные по рамкам водного существа трёхметровые летательные конечности подспорьем им в этом, надо заметить, тоже не были, ибо представляли из себя скорее плавники. Обтекаемое туловище весом в значительные сорок пять килограммов, идеально предназначенное для морских условий, выше уровня Тетиса также, говоря объективно, не было хорошим подспорьем в полёте. Зато вкупе они позволяли эомароптериксам месяцами находиться под водой, выходя на сушу редко, преимущественно для зачатия, рождения и ухода за потомством. На всё это едва ли уходило более четверти года. Остальное время первые из водных птерозавров проводили в океане. Даже птенцы, едва окрепнув, устремлялись вслед за своими матерями, с которыми потом плавали около полутора лет. Благо, что о них всё это долгое время заботились, как заботятся родительницы земных китов, не давая хищным рыбам и приблизиться, благо, что в этом регионе размеры позволили это делать, его нельзя было сказать о северных морях, где по-прежнему безраздельно властвовали химеры. Зато на суше здесь были опасности пострашнее яйцеедов, в страхе перед которыми птерозавры Шпицбергена и забрались как можно выше в горы. Хищники на земле не дремали, вытесняя эомароптериксов с суши в море, словно пытясь превратить тех в полностью водных существ. Да эомароптериксы и не возражали слишком: наоборот, их в океан уже давно двигала сама эволюция. И сейчас было самое время поплыть по заложенному ей маршруту. Особенно обитателям этого конкретного лежбища. Ибо шедшие против ветра пакизухи атаковали внезапно, в несколько мгновений миновав тонкую полоску песка, разделявшую их и летающих, а быть точным, уже почти плавающих, ящеров. Но те тоже не сплоховали, быстро заняв коллективную оборону, – это обнаружили себя стайные инстинкты, зародившуюся ещё у далёких предков. Широкие глаза на округлых, почти птичьих, головах не прекращали наблюдать за крокодилами ни на секунду. Щёлкали зубатые клювы, давая понять, что не на тех пакизухи напали. Эта попытка первых из китов добыть пропитание, казалось, была обречена на фиаско. Фенгор уже был готов увести стаю, когда последние эомароптериксы уже скрывались в воде, медленно разворачиваясь и отплывая. Не было даже отставших детёнышей: те ещё даже на свет не появились. Поживиться тут – это с огорчением успел бы отметить опытный вожак, если бы мог что-то отмечать с огорчением, а не просто принимать, как данность, даже не раздумывая – было нечем. Видели это все. Но тут в дело включился Эфлат. Не сказать, чтобы он слишком уж этого хотел. Он никогда не рвался вперёд и никогда не стремился открыть новые методы охоты. Не был он и голоден настолько, чтобы упасть замертво до следующей попытки выйти на промысел. Впереди ведь был целый день. Но добыча была близко. Добыча была видна и доступна, только почему-то никто, кроме него, этого упорно не замечал, либо же просто не был способен заметить. А есть всё равно хотелось. Некстати заурчало в животе, и пакизух не выдержал. Ринувшись вперёд, Эфлат, пробежав метров двадцать по песку, подняв вокруг себя целый фонтан воды, вцепился в одного из последних уходивших птерозавров, схватив того за ногу и резко потянув на себя. Эомароптериксу это не понравилось, и резкий удар крылом оглушил крокодила, отбросив на пару метров от потенциальной добычи. Но было уже слишком поздно. Ибо в него, разрывая плавник, вцепилась Алиента, та самая самка, что бежала в конце стаи, продолжив удерживать огромного самца. Вслед за ней подключился и Фенгор, вспоровший клыками незащищённый живот. А вскоре и вся охотничья группа принялась за раздирание жертвы, уже даже почти не сопротивлявшейся, на куски. «Первооткрыватель», быстро сумевший прийти в себя, превозмогая боль и головокружение, также в этом поучаствовал. Ибо это был его день и его триумф, и он не мог его пропустить. Вместе с неведомым чувством победы пришло знакомое чувство насыщения. Для удовлетворения ему более ничего и не требовалось. Эомароптериксы же, будто и не заметив потери одного из своих, вспенивали своим крыльями воду, в панике и шоке от того, что кто-то посмел напасть на них на их территории, отступая с места ежедневной трагедии природы. Своя жизнь всё же была куда ценнее.
Ответов - 2
Медведь_жив!: II. Сенеаль. Самка эомароптерикса, 8 лет от роду. Одной из сбежавших от зубов крокодилов в то утро была одна из самых опытных матерей и самых старых птерозавров побережья. Задержим на ней свой взгляд. Покинув место бойни, она отнюдь не устремилась в глубину, как большая часть её сородичей, потому что знала, что там их подстерегает опасность на тот момент куда более серьёзная, нежели пакизухи, которые очевидно больше никого не пытались преследовать. Им было достаточно одной добычи, и ни Сенеаль, ни тем, кто плыл рядом с ней, они более не угрожали. А вот в открытых водах, в которые устремилась большая часть её сородичей, их уже подстерегали острые зубы. И если обычно они вполне могли дать хищным рыбам отпор, ибо стали с ними вполне равными соперниками и поодиночке, чего уж говорить о маленьких группах, которыми они обычно плавали. Эта полезная привычка осталась у них со времён ещё далёких предков. Но в панике, не помня себя от страха, будучи шокированными, они явно представляли собой лёгкую мишень для других охотников, куда более древних. Вечных врагов тех, кто возвращался в стихию давно уже исчезнувших с лица планеты пращуров. Жестокие каратели раскаявшихся предателей, неистребимое и непобедимое зло океанов Сварога. Акулы, появившиеся в морях в раннем палеозое, почти владычествовавшие в нём в конце Древней Эры. В Средней им, правда, пришлось уйти на второй план, но они были терпеливы. Они умели ждать, и своего они дождались. Да, вокруг них медленно и верно воцарялась династия костяных рыб. Но им не было до того дела. Из их ниши, ниши постоянных скитальцев и убийц, их уже не смог вытеснить никто. Даже ближайшие родственники. Чего уж там говорить о позвоночных, в воде, особенно тропической, во многом им проигрывавших. Позвоночных, которые, возгордившись, решили, что им подвластен океан. О, как они ошибались! Вдалеке Сенеаль заметила несколько красных пятнышек. Это был сигнал большой охоты, торжества коренных обитателей непокорной стихии. Птерозавр прекрасно их знала, не раз сталкивалась нос к носу, и всё время выходила победительницей из подобных схваток. На её морде, туловище, даже на коротком толстом хвосте были запечатлены следы этих битв, которых с каждым годом становилось всё больше и больше. Даже несмотря на то, что она своих конкурентов и потенциальных поедателей прекрасно изучила и давала отпор куда эффективнее, чем в первые годы жизни. Звались они акулами новой эры, Neohystrix сenozoica. Были они первым поколением третьего или четвёртого колена этого подкласса хрящевых рыб. С них начиналась история современных его представителей и доведения охотничьих навыков и форм тела до той стадии, которая существует у акул современности. Неохистрикс был по акульим меркам родом достаточно молодым и сформировался в среднем мелу. Потеряв нескольких своих представителей в кризисе конца периода, он сумел выжить. Неохистрикс меловой, ещё сохранившийся где-то в открытом океане ближе к со стремительной скоростью двигающейся на север Антарктике, в начале палеоцена и породил вид, с которым чаще всего сталкивались эомароптериксы. Его отличительными приметами были расширявшееся к переднему и сужавшееся к заднему концу сигарообразное тело, своеобразный эксперимент природы, решившейся отойти от торпедных лекал, преобладавших в мезозое; закруглённый спинной плавник, двулопастный хвостовой, два больших боковых – ближе к голове и два боковых маленьких – ближе к хвосту. Традиционно для акул на добычу устращающе смотрели крупные глаза с огромными чёрными зрачками и взглядом, способным испугать среднестатистического хомозуха с завидной лёгкостью. Дышала рыба через пять жаберных отверстий. Неохистрикс, таким образом, не был особо выдающейся машиной смерти, какой были некоторые его предшественники и какой будут некоторые его потомки. Но в свою эпоху он был вполне эффективен. Более того, он был одной из немногих акул, что достигли полного доминирования в своей экосистеме. Если рядом с побережьем птерозавры ещё могли дать им хоть какой-то бой, то в открытом океане, испытывая потребность в воздухе, чаще всего проигрывали. Причём опытные эомароптериксы, прекрасно это понимая, старались не отплывать далеко от берега в одиночку, а сражаться там и вовсе решались только матери, защищавшие детёнышей. К числу такого рода благоразумных «стариков» относилась и Сенеаль. Бросив безразличный взгляд в сторону кровавой бани, устроенной двумя или тремя акулами, она поплыла в другую сторону. Ей, уже беременной, нужно было много есть, а выбора особого, как и у всех недоминирующих хищников,не было. Питалась она практически тем же, чем и её далёкие предки. Очередным поколением вендобионтов, которые, произведя косметическую перестройку своего организма, преспокойно зажили после массового вымирания конца мела, восстановив численность как особей в целом, так и видов в отдельности. В палеоцене мы видели северный и южный вид, теперь же настала пора познакомиться с обитателем тёплых вод будущего Средиземноморского бассейна. Называют его тетиканцер обыкновенный, Theticancerum normalis, был вполне типичным «рачком-анчоусом». Не слишком большим, не слишком маленьким, не выдающимся, но и не терявшимся на фоне других своих собратьев. Отличительной чертой его был сероватый окрас, до которого эволюция спустя сотни миллионов лет всё-таки ухитрилась додуматься. Маскироваться он, правда, помогал всё равно слабо. Одиночных особей или личинок он ещё мог спасти, но не огромные косяки, вполне традиционные для всех изгнанников эдиакарского рая как минимум с мезозоя. Выглядел вендобионт также не слишком уникально. Крохотные лапки по бокам защищённого панцирем вытянутого, овального туловища, крупные «усы» впереди, позади – толстый, мускулистый хвост, позволявший тетиканцеру развивать достаточно значительную скорость и усложнять совсем уж мелким хищникам процесс охоты на него. Клешни у этого «рачка», в отличие от, к примеру, антарктических собратьев, развиты были плохо, и давать отпор себе подобным он мог только в стае. Стае, обнаружить которую опытному охотнику было, пожалуй, слишком просто. Потому что мало того, что скопления эти были гигантскими, особенно сейчас, в сезон размножения всего живого в тропиках, так ещё и искусственные волны, создаваемые ими и распространявшиеся на приличное расстояние – до ста метров вокруг, выдавали их хищникам, таким, как Сенеаль. Это была, пожалуй, ещё одна значительная слабость местного вида вендобионтов. Однако со временем, возможно, она превратиться в силу. Нет ничего, что природа не смогла бы использовать во благо себе, ибо нет никого, кто бы был мудрее природы. Пока же самка птерозавра, курсировавшая по побережью в поисках еды, уловив едва заметные вибрации, направилась в сторону их источника. Видимость во взбаламученной воде была не слишком хорошая, и поначалу она, хоть и чувствовала на инстинктивном уровне, что на обед у неё будут тетиканцеры, практически не видела ни одного из них. Лишь плывя зигзагом, двигаясь при этом по спирали, спустя несколько минут она сумела разглядеть добычу. Косяк был небольшой и уже изрядно потрёпанный другими желающими вкусно, полезно и безвредно перекусить. Матери-хомозухи сказали бы своим детям, что это хорошо – вся сила осталась! Для Сенеаль подобный поворот событий оказался и вовсе отличным. Не было риска повредить ещё недостаточно окрепшую кожу перепонок на крыльях, попав в водоворот из «рачков Тетиса». Медленно, не торопясь, она начала приближаться к косяку. Тот проявил неслыханную строптивость и принялся от неё отдаляться. На счастье эомароптерикса, сохранять строй и уплывать одновременно вендобионты не могли. Каждый по отдельности мог сражаться с ней в скорости на равных, но не все они вместе. Взмахнув пару раз крыльями, она приблизилась к потенциальной еде. Атаковать ту, пробиваясь сквозь стаю и рискуя крыльями, не хотелось. Поэтому и приходилось прицеливаться, а учитывая то, что внутри стаи движение шло с огромной скоростью, сделать это было весьма проблематично. Приходилось ждать, пока скопление тетиканцеров несколько раз обернётся вокруг собственной оси, дабы запомнить, где кто из них относительно неё находился и когда наносить удар. А параллельное и необходимое слежение за тылом – вдруг акула подкралась сзади? – и вовсе превращало это занятие в сущий кошмар. Но Сенеаль знала, что делала. Если бы здесь было хотя бы ещё несколько её сородичей, она вместе с ними разбила бы стаю и, съев несколько частей, в довольствии направилась бы на сушу до той поры, пока вновь не пришлось бы добывать еду для себя, а через несколько месяцев – и для новорождённого птенца. Но рядом не было никого. А она была одна. И ей слишком много всего нужно было успевать в одно и то же время. Стая же, словно дразня её, постоянно и ужасающе медленно сбегала от выпадов. Наконец, приблизительно поняв траекторию движения «рачков Тетиса», она начала атаку. Плывя дугой, она лишь чуть-чуть касалась косяка, пытаясь захватить тех, кто не успевал проследить за её манёвром. Получалось плохо: тетиканцеры проявляли удивительную для себя мобильность. Не облегчало ни в коем разе обстановку и то, что она уже слишком долго с ними возилась. Она была уверена, что не одна клюнула на этот лакомый кусочек. И хорошо бы было, если бы приплыли сородичи. Но опыт Сенеаль подсказывал ей, что тех она могла и не ждать в числе первых гостей. Пальма здесь принадлежала акулам. И действительно, не прошло и трети часа, как незваная гостья явилась. То был вышеупомянутый неохистрикс собственной персоной, подтверждавший титул ненасытного доминирующего хищника здешних вод. Челюсть этой особи была в крови. Видимо, ещё не переварился в ней уплывавший от пакизухов птерозавр. Но ей было мало, и она решила попробовать не столь крупную пищу. Хотя и от таковой тоже бы не отказалась. Вылетела на Сельту она внезапно, разрезав стаю и едва не протаранив самку птерозавра следом. Той хватило скорости реакции, чтобы увернуться и, повернув, рывком направиться к берегу, удирая от ошалевшей рыбы. К сожалению для эомароптерикса, неохистрикс быстро пришёл в себя и направился за ней, взмахивавшей крыльями, что было мочи, напрочь позабыв о рачках и их существовании. Новая цель манила куда сильнее. Догнал он её достаточно быстро: она не успела проплыть и сотни метров до спасительной суши. С другой стороны, от берега всё равно было недалеко, а кромка воды, подобравшись к которой, можно было глотнуть заветного воздуха, была почти над головой. На анализ всего этого у Сенеаль, правда, не было ни времени, ни мозговых ресурсов. Она просто инстинктивно поняла: здесь можно было дать бой нападавшему. Более того, здесь была возможность этот бой даже выиграть. Поэтому, молниеносно развернувшись, она встретила акулу мордой к морде. Неохистрикс был бы явно недоволен таким поворотом событий, если бы мог вообще быть в плохом настроении духа. Пока же он во второй раз упустил шанс нанести первый, а, возможно, - и последний, удар, быстро прикончив птерозавра и обеспечив свой организм пищей на ближайшие несколько месяцев. Наоборот, его кровь пролилась первой. Совершив свой резкий манёвр, самка атаковала акулу и, вцепившись в кожу, отодрала целый её кусок, давая окончательно понять, что отнюдь не собирается сдаваться. Следом, правда, она совершила серьёзную ошибку. Воздух у неё в лёгких заканчиваться не собирался, но Сенеаль решила набрать его побольше, дабы уж точно обеспечить себя кислородом, пока неохистрикс приходил в себя. Быстро выплыв на поверхность, она едва успела сделать несколько спасительных вздохов. Только начав спускаться, увидела рыбу, приближавшуюся к ней на огромной скорости. Лишь чудо спасло её в тот момент от смерти. Чудо – и крылья, благодаря двум взмахам которых и последующему рывку пострадал разве что хвост, половину которого откусил соперник. Болевой шок был сильнейшим. Вода мгновенно сменила цвет на ярко-красный. Эомароптерикс чуть было не пошла камнем ко дну, но быстро сумела прийти в себя. Обернувшись вокруг себя, она вновь взмыла вверх над акулой, потерявшей её в облачке крови, и повторно атаковала. На этот раз её мишенью был спинной плавник. Вцепившись в самое его основание, она принялась кусками отрывать от него плоть. Акула начала метаться туда-сюда, но Сенеаль её не отпускала, уже не повторяя свою ошибку, что совершила парой минут ранее. К тому же, последствия этой ошибки ещё аукались ей. Хвост ужасно болел, а кровопотеря была достаточно большой, чтобы медлено, но верно лишать птерозавра сил. Но приходилось всё это превозмогать, дабы просто остаться в живых. А заодно переключаться с истерзанного плавника на что-то другое. Например, на излюбленное место всех летающих агрессоров – глаза. По-прежнему ухитряясь держаться над неохистриксом, она, вцепившись ещё оставшимися когтями на плавниках в его морду, а почти атрофировавшимися ногами – чуть выше хвоста, она, опустив голову, принялась за выклёвывание. Надо заметить, вполне успешно принялась: спустя несколько минут на одну сторону неохистрикс ослеп. Не выдержав подобной пытки, он резко дёрнулся, сбросив всё-таки с себя «наездницу», и, развернувшись, устремился в открытый океан. Из последних сил Сенеаль вцепилась ему в хвостовой плавник, откусив от того малую часть. Это была вынужденная профилактическая мера, дабы в дальнейшем неповадно было нападать на неё. Проводив удиравшего взглядом, чтобы точно убедиться, что неохистрикс не прибегал ни к каким уловкам и не пытался заманить её за собой в попытках завершить начатое и-таки пообедать эомароптериксом, птерозавр, кое-как развернувшись, направилась к берегу. Выплыла она через почти четверть часа за несколько километров от своего родного лежбища рядом с мангровыми зарослями. Пейзаж значительно изменился. Утренние сумерки уступили место Ра, чьи первые лучи не ласково согревали, а нещадно палили. Тишина же сменилась на какофонию, оглушавшую Сенеаль, которая привыкла к пускай относительному, но всё же безмолвию океана. Пришлось самке вновь уходить в воду на небольшую глубину. Таким образом она пыталась обезопасить себя как от пакизухов, незамедлительно способных прийти на запах крови, так и от акул, что вряд ли бы промедлили с нападением из мглы открытого океана. На этом моменте мы и покинем эомароптерикса, определённо заслужившую сегодня почести. Она выжила в двух нападениях за один день. Останется ли она в живых после них? Вполне возможно. Она потеряет много крови, но раны её уже начали затягиваться. Если ей удастся избежать заражения, то у неё определённо всё будет хорошо. Если нет – двумя представителями, считая плод, что она уже носила в себе, этого биологического вида станет меньше. Мы же можем лишь надеяться, что такого не случится, то опыт Сенеаль сослужит ей хорошую службу, и она переживёт как самые трудные первые несколько дней после баталии, так и следующие за ними месяцы и годы. И, возможно, даже умрёт своей смертью. Ибо не дано нам узнать, что произошло с ней. В ископаемой летописи Сварога её останков, во всяком случае, нет. Она плыла вдоль берега к месту, где ей предстояло провести ближайшее время. Её провожали шумные крики, к ней, впрочем, не имевшие никакого отношения. Мы же с теми, кто их издавал, пожалуй, сейчас и познакомимся.
Медведь_жив!: III. Неррэк. Мангросимиус, 2 года от роду. Как вы уже могли догадаться, источниками шума были одни из первых приматозухов, облюбовавшие эти заросли несколько миллионов лет тому назад. Это был мангросимиус афтовиапотамский, Mangrosimius aftoviapotamus. Существо маленькое и невзрачное, не более тридцати сантиметров в длину и едва ли достигающее килограмма веса. Хвост, в противоположность таковому у родственника-пакизуха, длинный и тонкий. Задние конечности мощные, предназначенные для толчков во время передвижения по деревьям. Передние чуть меньше и не такие сильные, зато более цепкие и помогают во время завершающей стадии прыжка. Туловище не слишком крупное. Всё тело афтовиапотамца, как и у всех супремозухий его эпохи, покрыто не слишком обильной «шёрсткой» - протоперьями. У него она чёрного цвета. Шея не слишком вытянутая, морда, в противоположность другим крокодилам, широкая и высокая. Челюсти, не в пример большей части архозавров того периода, но согласно общекрокодильей традиции, так и не ороговели, не начали превращения в клюв. Такое вот существо сидело на ближайшем к берегу, на который выплыла раненая самка эомароптерикса, дереве. Сидя же, становилось источником шума, который, подхваченный благодаря системе коллективной безопасности половиной его сородичей, мог оглушить неподготовленное ухо, благо, что все местные обитатели к нему уже давно привыкли. К Сенеаль, как уже говорилось, этот крик никакого отношения не имел. Разве что к её ране. Опыт поколений, говоривший в существе, утверждал, что такое мог сделать только один местный хищник – акула, едва ли не страшнейший враг всех мангросимиусов. Для Неррэка, ещё подростка, он был особенно ужасен. Из-за него он полгода назад остался сиротой, ибо неохистрикс съел его мать, задержавшуюся на дереве, которое было единственным способом перебраться через протоку во время слишком большого прилива. Маленький приматозух тогда шёл чуть впереди неё, и, возможно, его это спасло. Потому что когда тоненький ствол переломился под весом стакилограммовой акулы, времени на шок от внезапной потери родительницы не осталось. Приходилось спасать свою собственную жизнь, как можно быстрее выплывая из воды, в которой Неррэк очутился после атаки хищника, и взбираясь на ближайшее дерево. Сделал он это как раз вовремя, ибо вслед за ним, клацнув зубами, но так и не поймав, выпрыгнул охотник пусть и менее страшный, но оттого не менее опасный для мангросимиусов. Сабсессовенатор, Subsessovenatorus muscipulos. Это был фитозавр нового поколения. Вид, появившийся от позднемеловых речных охотников Северной Африки уже в кайнозое. Двухсполовинойметровый, девяностопятикилограммовый засадный убийца. По внешнему виду он не слишком сильно отличался от большинства своих родичей, да и от земных крокодилов, чью нишу и занимает. Его дальние предки, выжившие на границе юрского и триасового периодов, местным представителям этих архозавров прохода в реки так и не дали. Как следствие, одни до сих пор живут на деревьях или же только начинают оттуда спускаться, утверждаясь в новом мире, а другие властвуют в их родной стихии, поедая тех, кто когда-то мог с ними конкурировать. Лишь спустя десятки миллионов лет что-то существенно изменится. Пока же сабсессовенаторы подстерегали жертв под корнями мангровых деревьев вдоль всего побережья Тетиса. По устройства тела они, впрочем, немного отличались от своих земных аналогов. Нет, без сомнения, общая морфология была сравнительно схожа. Тот же огромный хвост, которым фитозавры отталкивались от дна, те же маленькие, но удивительно сильные лапки, эффективно поддерживавшие тело на суше. Та же голова-«капкан» с мощными челюстными мышцами. Но с другой стороны, сами челюсти были непривычно крупные и длинные, а конец верхней почти закрывал, подобно клюву попугая ара, нижнюю. Характерна была высота черепной коробки. Глаза находились значительно выше носа, а сам череп был чуть более хрупким и овальным, не сформировав ещё монолитной глыбы, к которой даже крокодилы Сварога шли куда более быстрыми шагами. Огромен был шейный отдел, по длине занимавший едва ли не одну треть туловища, смехотворно коротко и бочкообразно оно само. Наконец, куда менее совершенна была структура лап, не позволявшая держать их выпрямленными даже наполовину. Чего уж там говорить о даже мизерной возможности рыси или галопа. Но ничто из этого списка различий не делало фитозавров более или менее эффективными охотниками, нежели их аналогов с Земли. Они с тем же успехом занимали практически ту же нишу. А с веком их очередного всплеска видового разнообразия, которому было суждено наступить к концу эоцена, они расширят свой ареал, породив множество новых причудливых форм. Пока же они наряду с неохистриксами терроризировали побережье Многоречья. И если вторые своей вотчиной избирали преимущественно океан, то первые - дельты рек. Если их пути и пересекались, то расходились миром, предпочитая друг с другом не сталкиваться. Птерозавров атаковать пробовали, но здесь статистика была однозначно на стороне «крокодилов», ибо бронированная чешуйчатая кожа тех, а также мощные челюсти обеспечивали как лучшую защиту, так и лучшее нападение. Но, с другой стороны, именно они зачастую и не позволяли попросту угнаться за эомароптериксами. Поэтому любимым местом этих засадных охотников так и оставались мангровые заросли, а любимой добычей – мангросимиусы. Нэррек помнил это на инстинктивном уровне. К тому же, он, как и все приматозухи, был по меркам тех лет достаточно умён, и личный трагический опыт, отложившийся чёрным пятном в памяти, регулярно об этом напоминал. Медленно, высчитывая каждый прыжок, он передвигался по деревьям, стараясь избегать при этом наполнившихся при утреннем приливе проток. Ведь сироту некому было научить правильно вычислять траекторию, и он был вынужден полагаться исключительно на свои инстинкты и физиологию, которая рано или поздно подсказывала ему, как нужно было двигаться. Но он всё равно пытался рисковать как можно меньше, и чаще всего целыми днями задерживался в одном скоплении мангров, выжидая, пока в один из отливов вода не отойдёт настолько, что не возникнет хотя бы угрозы прыгнуть на дерево, а попасть на зуб какому-нибудь фитозавру. Иногда ему особенно везло, и тогда он мог просто спуститься и перейти через обмелевшую протоку, оставшись практически сухим. Но такое случалось редко. К тому же, мать не научила его и кое-чему ещё, не менее важному. Запоминать, когда поспевают какие плоды. Путём проб и ошибок, голодных дней, а порой даже недель, он сам постигал эту трудную науку в течение нескольких месяцев, и до сих пор не познал её толком, чего уж говорить про то совершенство, каким представали знания взрослых особей по сравнению с ним. Единственым умением, которым он владел по-настоящему хорошо для своего возраста, было, пожалуй, умение вычислять хищников. Нэррек очень часто становился мальчиком, который кричал «Волки!», причём ему верили, и верили вполне заслуженно. Ложную тревогу он поднимал достаточно редко. Не чаще, чем взрослые, и уж точно – чем его одногодки или ещё более маленькие мангросимиусы. Хищники, если бы знали, кто с такой эффективностью портил им охоту, и если бы могли быть мстительными, уж точно избрали бы его мишенью номер один. А он, хоть сам этого ещё и не осознавал, воздавал им таким образом за съеденную мать. И он, вполне возможно, уже спас несколько жизней, вовремя уведомив потенциальных жертв своим криком. Но он никогда не почивал на лаврах. Даже сейчас, по старой привычке своего рода, перемещался по деревьям, стараясь внимательно соблюдать «золотую середину». Не высовывался из крон, но и к воде, затопившей корни, старался не приближаться, одинаково боясь что опасности, грозившей с воздуха, хоть той и несколько десятков миллионов нет как тут не было, ибо тетраптериды здесь вымерли, что вполне реальных пастей, готовых выпрыгнуть из воды и съесть его за милую душу. Плодоносных деревьев в этом секторе мангровых зарослей в это время года уже не осталось. Он это знал, ибо сам обрыскал здесь всё за последние несколько недель, самолично сорвав последние плоды пару дней тому назад. И сейчас наступило самое время утолять голод. Место, где было больше всего еды, он научился определять по наибольшему уровню шума во время сигналов тревоги. Да, Велика была вероятность, что к тому моменту, как он туда доберётся, остальные мангросимиусы уже очистят его от всяческих следов еды (а грибов, которыми можно было закусить с куда меньшими проблемами, тут не водилось), которую его желудок был способен переварить. Но игра в любом случае стоила свеч, ибо даже один фрукт мог насытить приматозуха хотя бы на день, за который он вполне мог переместиться на другое место кормёжки, если бы преодолел свой страх и перемахнул через ещё одну протоку. И сейчас он собирался заняться как раз этим. Искомая земля изобилия на ближайшие несколько дней располагась как раз через две ветви дельты реки. Первая была сравительно маленькой, и перемахнуть через неё проблем не составляло, что он и сделал, приземлившись даже слишком удачно для себя, прямо в крону одного из деревьев. Пробраться через «квартал», разделявший его со следующей, было занятием не слишком трудным, разве что своих собратьев он старался избегать. Вступать в схватку с хозяевами территории, как правило, – крупными самцами, ему не хотелось. Он и без того слишком сильно рисковал своей жизнью каждый день, чтобы подвергать её дополнительной опасности. Наконец, повиляв порядочно по заросли, он выбрался к её краю. Здесь его ждал неприятный, но вполне ожидаемый сюрприз. Едва закончившийся прилив поспособствовал разливу и без того крупной протоки. Вода была слишком высоко, чтобы даже спуститься к упавшему дереву, почти в ней затонувшему. Ведь никто не гарантировал, что сабсессовенатор притаился как раз под Нэрреком, а из океана не приплыла та самая акула, которая мангросимиуса недавно так сильно напугала. Добавился к этим подозрениям личный страх приматозуха перед большими глубинами. Всё же это в совокупности привело его лишь к одному решению. Он решил подождать до вечера. Несколько часов в его ситуации, скорее всего, ничего бы не решили, а рисковать из-за них своей шкурой было не слишком логично. Поэтому, запрыгнув почти на самый верх дерева и поудобнее устроившись в кроне, молодой самец принялся ждать, пока пройдёт отлив и можно будет безбоязненно переместиться через протоку. А заодно он наблюдал и за тем, что происходило внизу: вдруг приплывёт охотник, и нужно будет сместиться на пару десятков метров, дабы не попасть ему в зубы? Увидел он, правда, существо куда менее опасное, но не менее причудливое. С противоположного берега, такого для него желанного, приплыло восемь млекопитающих. То были протогираксы, Protohyrax minor, ещё одни родоначальники династии, которой в будущем суждено было процветать и даже стать одним из великих родов Сварога. Династией этой были даманы, которые одни из всех слоноподобных на этой планете сумели постоять за себя в африканской эволюционной борьбе раннего палеоцена и дожить до эоцена. С другой стороны, им было суждено дать побегов куда больше, нежели в реальном мире. В тех же протогираксах, крошечных, не достигавших и метра, созданиях, трудно было узнать их потомков, гигантов олигоцена и всей второй половины кайнозоя. Их ушки были ещё совсем маленькие, а приятная на ощупь маленькая редкая шерсть едва ли могла вызвать в памяти хомозуха ощущения от грубой кожи колоссов конца Новой Эры. Правда, на ногах уже вполне явно появлялись крохотные копытца, ещё походившие на коготки насекомоядных предков. Но зато всё ещё сохранялся достаточно крупный хвост. Самая же прогрессивная черта этого вида даманов – их голова. Они первые полностью травоядные в своём роде. Мало того, ноздри их сдвинуты вниз; и хотя нос ещё не окончательно соединён с губой, уже во многом очевидно, что рано или поздно это произойдёт; и у потомка протогираксов в биологическом колене эдак третьем появится маленький хоботок, который в очень скором времени докажет свою полную состоятельность, как эволюционное изобретение, начнёт резкое увеличение в размерах и превратится в самую узнаваемую черту целого отряда, а то и двух. Сами гираксоиды к тому моменту превратятся в существ огромных, которым мало какой хищник мог угрожать. Но пока они были вынуждены внимательно озираться по сторонам даже во взрослом возрасте, ибо практически каждое плотоядное могло избрать их своей добычей, а они, в свою очередь, даже в стаде не могли практически никому из охотников сопротивляться. К тому же, в отличие от мангросимиусов, у них не было возможности в несколько мгновений, забравшись повыше, оказаться в безопасной зоне. Они могли лишь убегать вглубь мангровых островков, дабы там, на относительной высоте, ютиться целыми часами, ожидая отлива. А там действовали уже так, как складывались обстоятельства. Либо переходили на другой конец, рискуя попасть в пасть другому врагу, и переплывали на другой остров, либо выжидали, пока фитозавр или неохистрикс не выдержат и уплывут искать себе другую добычу. Попутно они занимались поеданием еды. Иногда это были фрукты, которые роняли приматозух то ли по неаккуратности, то ли в ссорах друг с другом, то ли потому, что больше объесть плод не могли, чего никак нельзя было сказать о протогираксах, поглощавших практически всю мякоть. Особенно хорошо этим занимались самцы-одиночки, маленькими бивнями обдиравшие её. У стадных самок этого арсенала ещё не было, и после них чаще всего даже семена не обнажались из-под «приманки» для травоядных. Да и была у них другая еда. Процесс питания ей и наблюдал сейчас Нэррек. Для этого действия было самое подходящее время – начало отлива, когда заросли водорослей, произраставшие на местном мелоководье, обнажались, зелёными коврами украшая песок. Их-то протогираксы и любили особенно сильно, приподнимая верхней губой и немного отряхивая от прилипшего песка. Порой поступали и по-другому. Вот сейчас мангросимиус видел, как одна из самок, приподняв в челюсти пучок, отнесла его в воду и, поводив головой из стороны в сторону, вымыла растения, и лишь затем съела. Другие, до того просто неразборчиво поглощавшие водоросли, решили последовать её примеру. И вскоре образовалась целая вереница, идущая от суши, с каждой минутой отвоёвывавшей всё большую площадь, до воды, с каждой минутой отступавшей. Это насыщение вполне могло бы пробудить в приматозухе зависть, если бы он мог испытывать подобные чувства. Но он лишь смотрел во всё уменьшавшуюся протоку, что по-прежнему таила в себе огромную опасность, готовясь в любой момент закричать, предупреждая травоядных о неохистриксе или сабсессовенаторе. Да и ждал своего часа, пока окончательно обнажится дерево, и он сможет безбоязненно перейти на другую сторону и там, уже, видимо, на закате, утолить свой голод, а не наблюдать за тем, как его утоляют другие. А время шло, и Ра на своей колеснице всё ближе подъезжал к границе небосвода. Небо окрасилось в ярко-розовый, почти красный, цвет. То был хороший знак обитателям побережья: значит, не предвиделось шторма. Для них, хлебнувших горя от хищников, отсутствие ещё одной опасности всегда было определённым облегчением. Но не для Нэррека, всю жизнь ожидавшего нападения отовсюду. Даже сейчас он нёс свою вынужденную вахту, которая скоро должна была окончиться. Ибо конец отлива был уже очень близок, и в скором времени между деревом и водой должен был возникнуть почти метровый прогал, означавший для мангросимиуса относительную безопасность и возможность быстрого перемещения с одного мангрового островка на другой. Оставалось только ждать. Протогираксы, ушедшие в заросли за плодами, вернулись достаточно быстро. Это было неудивительно: заросль, из которой так стремился сбежать приматозух, была наредкость бесплодной. А учитывая то, что он, долгое время бывший здесь единственным обитателем, имел дурную для тех, кто не умел лазать, привычку съедать максимум доступной пищи и очень редко оставлял на семенах хотя бы маленькую часть мякоти, им и вовсе есть там в скором времени стало нечего. Пришлось вновь выходить на побережье и приниматься за поедание водорослей под бдительным присмотром «мангровой обезьяны». Но они отдалялись от Нэррека всё дальше, и даже его зоркие глаза уже не могли рассмотреть движения под водой рядом с ними. А двигаться, соблюдая этикет травоядных, за ними, он не испытывал ровным счётом никакого стремления. Здесь была не Южная Америка, и о командной работе можно было смело забыть. Каждый мог полагаться только на себя. К юному приматозуху понимание этого пришло достаточно давно. С тех самых пор, как погибла его мать, и он остался один-одинёшенек в целом мире. О нём не позаботился никто. Он, в свою очередь, также подобной привычки не имел. Он на этом поле сражался за себя. Внимания на даманов он уже больше не обращал. Его взор был устремлён на протоку. Быстро наступавшие в тропиках сумерки и вода, отступившая на максимально возможное расстояние, давали ему сигнал о том, что можно было спускаться. Медленно и осторожно он покинул место своего многочасового пребывания. Не задерживаясь ни на секунду, перебежал к корням упавшего растения. Запрыгнув на них, столь же стремительно начал свой путь на противоположный берег, ни на что не отвлекаясь и смотря только вниз. Хищник таился на каждом шагу, где-то совсем рядом. Специалист по выживанию, Нэррек чувствовал это. И это приводило его в состояние самой настоящей паники, заставляя всё быстрее перебирать когтистыми лапами. Он уже был на середине протоки, когда раздался страшный плеск где-то по правую руку от него. Мангросимиус оглянулся. Как оказалось, лишь чтобы убедиться в том, что опасность не грозила ему. Ибо краем ока он заметил, что вода рядом со стадом протогираксов стала красной, а их количество сократилось на одного. Видимо, решив, что хищников здесь не было, они стали слишком беспечны и подпустили к себе фитозавра на чересчур близкое расстояние. Смертельный удар был неминуем. Кровь, правда, повлекла за собой ещё одну кровь. Отвлёкшись на гибель дамана, он сам упустил из вида серое пятно, на огромной скорости к нему приближашееся. Неохистрикса, случайно заплывшего в эти воды. На огромной скорости выпрыгнув, акула, переломив дерево пополам, рассекла себе морду, но одним щелчком челюсти ухитрилась прервать жизнь Нэррека и проглотить его. Так бесславно погиб самый осторожный и мудрый мангросимиус того времени в доисторическом Многоречье. И в скором времени не то что мокрого места, капельки крови от него не осталось, и он навсегда исчез из памяти всех, кто здесь обитал. Даже из коротких воспоминаний своего убийцы. Солнце зашло. Воцарилась ночь, что вскоре должна была уступить место новому дню. Мангровые заросли заснули, готовясь к очередному витку борьбы за место под светом Ра. Мы же на время покинем этот тёплый и опасный край. Нас ждут иные, не менее интересные уголки эоценового Сварога и не менее причудливые их обитатели. Здесь, в Афтовиапотамии, закрылся занавес над эволюционными экспериментами первого периода кайнозоя. Здесь же представление, не прерываясь на антракт, продолжилось, и на сцену готовилось выйти совершенно новое поколение актёров. И целью их выступления теперь становилось уже не удивление режиссёра – Природы, а признания зрителя, чьё имя было Эволюция. Грандиознейший театр продолжал играть свой второй акт, признанный критиками-палеонтологами, да и неискушёнными почитателями – обывателями-хомозухами, шедевром творчества гения – Естественного Отбора. И мы продолжим лицезреть его на следующей сцене – сцене Южной Америки. Готовьте ваши либретто, дамы и господа, ибо шоу непременно продолжится!
полная версия страницы