Форум » Цикл "Красное на чёрном" » Глава 8. Затягивающиеся раны. » Ответить

Глава 8. Затягивающиеся раны.

Медведь_жив!: Триас, 250 – 190 млн лет до Фолл Диа Сварожича. Испепеляющая жара конца перми медленно, но верно сходила на нет. На Свароге воцарялась относительная прохлада раннего триаса. А вместе с ней начиналась новая геологическая эпоха. На смену Древней Эре, когда жизнь сражалась с самой планетой за право на существование, приходила Средняя Эра. Мезозой, время рептилий. До него, конечно, дожили не все. Множество причудливых видов погибло, едва успев появиться, иные же, пережив свой расцвет, исчезали, не сумев стать реликтами и выбить себе уютное местечко в тени, не говоря уж о том, чтобы вернуться под лучи солнца. Но множество иных и сумело выжить. О них и пойдёт теперь наш рассказ. Им предстоит задача непривычная: освоиться во всех природных средах в качестве полноправных хозяев, а не гостей. Их предки уже доказали самой природе, что третью жизнь уничтожить невозможно, и скорее будет уничтожен Сварог, нежели та вымрет. Они же должны были окончательно покорить эту планету. Над и под землёй, в воде и воздухе – везде будут они. И их будет много. Очень много. Как примитивных, так и прогрессивных. Как классических многоклеточных, так и потомков вендобионтов. Как аномалокарид, так и позвоночных. Как синапсид, так и диапсид. Как тетрапод, так и гексапод. И они уже начали свой путь. Пока что это путь восстановления. Но будьте уверены, в скором времени он станет путём господства. Наступает правление Её Величества Жизни. А они, её верные солдаты, продолжают нести свою службу на мирных хлебах, больше борясь уже друг с другом, нежели с враждебной окружающей средой. Восток Пангеи, 240 млн. лет до Фолл Диа Сварожича. Июнь. Извечная тишина встречает нас на берегу крупной реки. Не раздаётся жужжания насекомых, и уж тем более не услышать пения летающих позвоночных. Лишь вода, матерь и колыбель всего сущего, нарушает молчание природы, мерно маленькими волнами омывая здешние берега. Тихий плеск звучал в округе. Он, первый звук, услышанный живыми существами, когда те только вышли на сушу, до сих пор сопровождал их повсюду, где только они соприкасались с родной стихией, будто заботливая нянька, привязавшаяся к чаду настолько, что не оставило его даже тогда, когда она повзрослела. В этой опеке ему помогал и Ра. Солнце Сварога, правда, свои обязанности небесного защитника делило с единственным спутником, луной планеты Исидой. Но зато периодически с небес жизни покровительствовали оба светила. С той лишь разницей, что ночь была всегда добра, и её приход был радостью практически для всех, кроме носителей хлорофилла, фотосинтезировать которым становилось гораздо труднее в это время. С другой стороны, звезда, выходившая из-за горизонта днём, могла с лёгкостью стать и палачом, как уже становилась совсем недавно. Но сейчас, в раннем триасе, она немного реабилитировалась. По-прежнему неся тепло, она уже не превращала планету в громаднейших размеров духовку. Отнюдь. Наоборот, Ра разгонял ночной холодок, согревая Сварог и всех живущих на нём. Даже полудни перестали становиться совершенным кошмаром, во время которого никому лучше было не выходить из-под сени хоть какого-нибудь укрытия. Утренняя же прохлада и вовсе стала райским временем по всему сверхконтиненту – от северного полюса до южного. Не исключением был и восток, территория будущего Чжурчженьского конфедерата. В ту пору эта часть Азии располагалась на центральном меридиане, точке отсчёта часовых поясов, и на многие тысячи километров отстояла от будущего своего местоположения, междневного меридиана. Климатическая зона, правда, не слишком сильно изменилась, надо заметить. Тогда здесь тоже были леса, правда, несколько иного рода. Повсюду вдоль побережий рек, которыми этот край в ту пору изобиловал, вверх вздымались шляпки грибов-фотосинтезаторов. Эти живые организмы меньше всех страдали в конце перми. У них было солнце, и у них были запасы воды, до которых они своими корнями без особых усилий дотягивались. При этом они же давали кров и еду множеству животных, как травоядных и всеядных, так и хищников, которые под их сенью жили, питались и охотились. Растения, некогда обогнавшие их в росте и чуть ли не вытеснившие, теперь стали расти меж них, высовываясь на солнечный свет разве что кронами. Они тоже выживали здесь. В триасе, конечно, голосеменные и споровые своё взяли, и вновь с грибами сравнялись, но те уже слишком прочно укоренились в экосистемах, и слишком многие животные стали от них зависимы, чтобы вновь отправиться на задворки мира и эволюции. Нынче уж и пионеры суши, и их последователи были равны, живя бок о бок и при этом сражаясь друг с другом. Даже экспансию они осуществляли совместно, отвоёвывая плодородные почвы клочок за клочком. В краю речных долин, впрочем, места хватало всем и каждому. Грибы свои ряды разредили, и в освободившихся нишах поднялись стволы голосеменных, а споровые, в свою очередь, предпочитали ютиться под шляпками, получая необходимую себе пищу на рассвете и на закате. Причудливый мирок этот, как и все начала эпох, открывал двери перед всем и каждым, кто был жив. Что перед причудливой комбинацией автотрофов, что перед восстанавливавшимся разнообразием гетеротрофов, коих здесь тоже хватало. Первые лучи восходящего Ра начинали очередной тёплый июльский день на востоке Пангеи. Ночные жители засыпали, просыпались дневные. Сумеречных охотников здесь практически не было, поэтому и смена времени суток происходила, как казалось, достаточно резко. Мелкая «ящерица» бежала по подлеску. Бежала практически бесшумно, сопровождали её лишь еле слышимые шорох и топот маленьких конечностей. Маленьких лишь с точки зрения размерности. С точки зрения прогрессивности это были самые настоящие Первородные Столпы, во многие километры высотой. Ибо они уже не были согнуты полностью, как у всех предков этой «ящерицы», а практически выпрямлены. Это не слишком огромное новшество в эволюции жизни на планете – синапсиды подобное изобрели десятки миллионов лет назад, но среди родичей этого конкретного существа то был неоспоримый успех и величайшее достижение. Дело оставалось за малым – увеличиться в размерах. Ведь уже в этом создании угадывались черты будущих колоссальных травоядных и хищников, которые довели подобную конституцию до совершенства. «Ящерицу» палеонтологи Сварога назвали «благородной», эугенозавром Eugenosaurus archos. Так воздавалась дань уважения их далёким предкам. Ведь потомками эугенозавра будут являться наиболее прогрессивные архозавры - динозавры, крокодилы и птерозавры. Мирные гиганты, умные древесные жители, опаснейшие охотники и династия с одной из самых трагических среди всех обитателей планеты, но вместе с тем чудесной судьбы, наконец, те, кому суждено выйти за пределы Сварога и покорить не только Исиду, но и Галактику на миллионы астрономических единиц вокруг. Таково было будущее. Настоящее же было одним-единственным сорокасантиметровым и пятистаграммовым существом, мчавшимся на четырёх ногах, подобно маленькой торпеде, сквозь разреженные заросли. По пути оно также согревалось в лучах восходящего солнца, набирая скорость в той же мере, в каковой постепенно согревалось его тело. Вокруг него было лишь одно безмолвие, не нарущаемое никем и ничем. Самые маленькие обитатели леса уже давно вышли на охоту, но вели себя они бесшумно, стараясь не привлекать к себе ни толики нежелательного внимания. Более крупные, чем эугенозавр, ещё не проснулись. Наш самец, в летописи Сварога известный как LN678970 «Лэнг», несмотря на то, что выискивал добычу весьма и весьма тщательно, с самого своего сегодняшнего выхода из убежища, не ел практически ничего. Пара ночных насекомых, не успевших вовремя убраться восвояси, была, само собой, не в счёт. Шли минуты. Солнце поднималось всё выше и выше. Лес просыпался, оставаясь всё таким же тихим. Как и во все прежние времена, здесь не было никого, кто бы мог своей трелью скрасить унылую звуковую картину сплошного, вечного одиночества странников, плутавших между деревьев и грибов. Лишь рёв жертвы периодически напоминал о том, что здесь всё ещё кто-то жил. А быть точным, кто-то умирал. Но пока что Лэнг не слышал ни одного подобного безысходного вопля прощания с этим миром. И не видел никого, кто бы мог стать достойной кандидатурой для издания подобного вопля. Не сказать, чтобы удача не улыбалась ему: его пока что не съели, а это тоже можно было считать за определённый успех. Невеликий, но оттого не менее важный. Для эугенозавра – уж точно. Путь его лежал к реке, к воде, к матери и колыбели сущего. Уж там-то точно должно было найтись пропитание – обитатели прибрежных зарослей были менее осторожны всякий раз, когда дело касалось атаки с суши. Их глаза всё время были устремлены в сторону водной глади, откуда опасность приходила гораздо чаще. И именно эта вынужденная беспечность и делала их гораздо более лёгкой добычей для наземных хищников. С другой стороны, они были гораздо более бдительны, нежели те, кто служил добычей для эугенозавра в относительной дали от водопоя. И это обстоятельство зачастую было даже более неприятным и перевешивало в решении, где же охотиться. Для охоты рядом с рекой требовались опыт, терпение и аккуратность, качества, присущие отнюдь не каждому охотнику. Лэнг, распрощавшийся с родным гнездом от силы пару лет назад, в число подобных стоиков не входил. Но выбора у него не было ровным счётом никакого. Здесь хотя бы были шансы кого-то поймать. Призрачные, но были. Однако первый же встречный разрушил и подобные иллюзии. Из кустов, ставших попадаться гораздо чаще по мере приближения, на него выскочил артропод. Это был «триасовый паук», Triasorachne mirabilis. Существо он был не слишком крупное по сравнению со своими дальними родичами, виаторорахнами, терроризировавшими мелких позвоночных в предыдущей геологической эре. Его круглое тело в диаметре не превышало пятнадцати сантиметров, и ещё около тридцати приходилось на ноги. Вес его не превышал и четверти килограмма. Тем не менее, это был опасный хищник с острыми когтями на лапах и мощными жвалами. Аномалокариды, измельчав из-за кислородного голодания в поздней перми, оставались столь же опасными, как и всегда. Вот и сейчас, испуганно и одновременно угрожающе зашипев, триасорахн пошёл в наступление. Терять ему было, в общем-то, нечего. Более того, они с эугенозавром находились в приблизительно одной весовой категории. И огромным вопросом было, кто здесь и кем собирался закусить. Архозавр, зашипевший в ответ, уступать явно не собирался. Он, отскочив в первую секунду, следом встал на месте, смело давая отпор пауку. Тот, в свою очередь, атаковал жёстко, и лишь с большим трудом Лэнгу удавалось парировать его удары. Схватка обещала быть долгой, но ни одна из сторон настроена на таковую не была, и каждая, видя, что даже победа здесь может грозить смертью, имела полное право ждать благовидного предлога для отступления. Таковой вскоре предоставился. Эугенозавр, встав на задние лапы, прыгнул на них в сторону триасорахна. Тот также приподнялся, грозно производя сверчащие звуки, но быстро обнаружил, что не превышает в высоту оппонента. Как следствие, медленно попятился и вскоре уже был готов ретироваться, как вдруг Лэнг, зашипев в последний раз, резко опустился на все четыре конечности, увильнул в сторону. Ему здесь было делать нечего. Нужно было пытать счастья в другом месте. Путь его лежал дальше к реке. Избегая слишком густой растительности, в которой мог попасться куда менее сговорчивый триасорахн, он постепенно, зигзагами, приближался к ней, попутно внимательно оглядываясь на всё, что было вокруг. Прежде всего его волновали меньшие его по размеру существа, которыми можно было позавтракать, получив как можно больше питательного мяса и затратив при этом как можно меньше своих драгоценных усилий и энергии. В мире, впрочем, совершенства не было: иначе идеологам коммунизма сотни миллионов лет спустя не пришлось бы рвать глотки в тщетной пропаганде. А так хотелось бы, между прочим, каждому – по потребностям! Увы, все всегда забывали, что от каждого за это и требовали по способностям. Сама мать-природа установила это правило. И Лэнг сейчас, спеша, дабы не попасться в зубы крупным хищникам, которые обещали проснуться в весьма скором времени, лишь подтверждал его своими бесполезными устремлениями. До плауновых зарослей по берегам он дошёл спустя час, когда Ра уже поднялся достаточно высоко, а Исида и вовсе пропала с небосклона. Пейзаж ему открылся красивый: относительно крупная – не от горизонта до горизонта, но на половину зоны видимости простиралась голубизна реки, окружённая прибрежной растительностью. Протягивалась она, практически не изгибаясь, и влево, и вправо, от левого края взора эугенозавра до правого. На противоположном берегу, равно как и позади него, вздымались в огромном количестве шляпки грибов, а между ними и выше них возвышались голосеменные, преимущественно – примитивные гингковые и хвойные, шпилями своих верхущек устремлённые в ясное, голубое небо. Ра светил тепло – не было нужды двигаться быстрее, дабы согреться, ибо хватало его света, равно как не возникало и необходимости искать укрытия от его иной ипостаси, которая испепеляла жизнь всю вторую половину предыдущего биологического периода. Нежиться, впрочем, времени тоже не находилось. Нужно было искать пищу. Сперва получалось плохо. По песчаному берегу, к которому, двигаясь вдоль зарослей, вышел Лэнг, сновали опасные для него хищники. Это были одни из первых фитозавров в истории Сварога, существа скорее сухопутные, нежели водные. Им ещё только предстояло занять экологическую нишу, в которой они просуществуют до голоцена. Но в них уже были те задатки строения, которые со временем разовьются. Прежде всего, конечно, это было наследие протерозухоморфов – длинный, мощный хвост и сильные ноги. Они были по-прежнему полностью согнуты, но для столь крупных существ это не представляло значительных проблем. Пока им не было никакой нужды быть настолько быстрыми, чтобы ускользать ото всех живых существ, что было крупнее их. Таких видов-то было слишком мало, и были они слишком малочисленны, чтобы их всерьёз бояться. А вытянутое, сухопарое, длинное туловище придавало им маневренность, столь необходимую в погоне за мелкой и вёрткой добычей, коей здесь было более чем в избытке, и только ей фитозавры и могли кормиться. В схватке с равными себе этот вид – речной властитель, потамарх крупный, Potamarchos major, - обладал оружием, что в большей части случаев при умелом использовании давало ему значительный перевес. Это была почти треугольная плоская вытянутая челюсть с огромным, под сто градусов, углом раскрытия и невероятной силой укуса. Основым недостатком в такого рода конфликтах был, конечно, непропорциональный размер фитозавра. При длине в три с половиной метра он весил едва ли семьдесят килограммов. Такова была его плата за скорость и маневренность. Потомки потамарха исправят этот недочёт в развитии, но он сам всё ещё был вынужден жертвовать одним в пользу другого – изворотливостью в пользу силы. Однако на этом берегу фитозаврам пока не было никакой нужды пожинать плоды неравномерности своего развития. Они искали еду, а не неприятности. Удача, как видел с возвышенности Лэнг, им не улыбалась. Равно как и ему, ибо он ожидал, пока уйдут они, дабы съесть хоть что-нибудь, хоть какие-нибудь объедки с их стола. Или просто наткнуться на спасавшееся от них мелкое существо. Какое именно – уже было не столь важно. Ему просто ужасно хотелось есть. Но вот на берегу началась какая-то возня. Лэнг оживился, присматриваясь к ставшим бегать туда-сюда по песку речным властителям. Те ловили существ гораздо более мелких. Но при отсутствии добычи и подобная закуска вполне годилась. Это были несколько попавших в ловушку древних ящериц. Причём, что было особенно характерно для того периода, у маленьких созданий было как по четыре, так и по шесть ног. Похожие друг на друга, словно две капли воды, они были результатом конвергентной эволюции двух совершенно разных надклассов живых существ, вступивших в борьбу за обладание этой нишей в триасе. Лацархеи, Lazarcheas protos, представляли в этой борьбе гексалацертин, обособившихся от мантизаврид ещё в далёкой перми. У них было очень тонкое, почти как у их преследователей, тело, три пояса конечностей и не слишком длинные на фоне туловища хвосты. Зато были весьма заметны шеи, достигавшие трёх сантиметров из восемнадцати общей длины. Весили эти создания немногим больше восьмой доли килограмма. Головы их были вытянуты и вполне походили на таковые у их более крупных старших братьев. Окрашенные в жёлтый, они представляли тяжёлую цель для обнаружения даже внимательными глазами потамархов, а их маневренность никак не давала схватить их Лаулепиды, Laulepidus minimus, сражались за честь тетрапод. И не сказать, чтобы они в этой борьбе проигрывали. Их строение было совершенно иное, нежели у их оппонентов и одновременно коллег по несчастью. Короткое, зато достачно крупное туловище, разительно более мощные дапы, длинный хвост, с трудом различимая шея и крупная голова, по расчётам палеонтологов Сварога с большой долей вероятности обладавшая большей силой укуса и объёмом мозга. Лаулепиды были созданиями, как и их соперники, вёрткими. Их спасал их размер – двенадцать сантиметров в длину и граммов сто веса. Они были слишком маленькие, и не слишком стоили усилий, которые прилагали при их поимке фитозавры. Больший приоритет чисто инстинктивно отдавался более крупным лацархеям. Но в конкретно этой схватке у потамархов не было условия строгого выбора, и преследовали они практически всех. Песок поднимался их топотом всё выше и выше, формируя целое облако, окутывавшее место массовой охоты. Пользуясь этим, добыча потихоньку сбегала от хищников. То тут лацархей выскочил, уносясь в противоложную от кучи малы стороны, то тут лаулепид вылетал, будто ошпаренный, и тут же бросался наутёк. И таких становилось всё больше и больше. Омрачало для эугенозавра эту картину только одно: повиноваться закону Паскаля ящерицеподобные создания, поскольку газами не являлись, отказывались, и даже вселенская справедливость не была в тот день на его стороне, ибо никто из них даже и не пытался бежать в сторону его засады и его открытого рта, бывшего готовым в любой момент схватить мчавшегося на него добычу. В том, что его точно бы не заметили, можно было даже не сомневаться: камуфляжная зелёная в коричневые и чёрные пятна окраска идеально маскировала его среди густой прибрежной растительности, и даже розового цвета приоткрытый рот не выдавал местоположения так, что паникующие мелкие существа могли бы Лэнга не обнаружить. Но они словно чувствовали, что их здесь ждёт опасность, и ни один не пытался даже пошевелиться в сторону его засады. Но вот, когда пыль улеглась, большая часть потамархов насытилась, а большие части лаулепидов и лацархеев сбежали с поля кутерьмы, счастье, наконец, улыбнулось эугенозавру. Последняя гексалацертина устремилась в его сторону, преследуемая примитивным фитозавром по кромке берега и вовсе не обращавшая внимания на то, что творилось впереди неё. Большего подарка и быть не могло. Вот если бы ещё не пришлось убегать ещё потом от речного властителя с добычей в зубах, жизнь стала бы совсем прекрасна. Мольбы Лэнга были услышаны. Из воды выскочило огромное чудовище. Полуовальная голова длиной больше метра клацнула огромными зубами, будто колоссальный живой капкан, и сбила потамарха с ног своей массой, которая у гигантского охотника переваливала, наверное, за тонну. Хвост и задние лапы вынесли её из воды силой одного удара по глади. Передние лапы обрушились на пояса конечностей фитозавра, прижав того к земле. Огромное приплюснутое туловище всей своей массой придавило его. И лишь тогда монстр нанёс последний, добивающий удар, укусом огромной мощи размозжив голову архозавра. Кровь брызнула на песок, рёв оборвался на самой высокой ноте. Ему на смену пришёл чудовищный торжествующий клёкот, распугавший всё и вся вокруг на несколько километров. Древний хищник, одно из первых исконных обитателей этих мест, праздновал победу над пришельцем, не зная, что через миллионы лет его потомки будут вытеснены потомками того, кого он сегодня поедал. Он уже в это время был уступающим свои позиции архаизмом. Он был амфибией и принадлежал одной из последних оставшихся в живых после пермского вымирания их веток. К ветке, которой суждено счастливо прожить на задворках мира сотни миллионов лет и породить в грядущем настоящих легенд и кумиров тысяч разумных существ – кулапетонов. Его же самого именовали, как базилофова титанического Basilofovea vastus, и именовали так отнюдь не зря. Он был самым крупным триасовым земноводным, достигая в длину четырёх с половиной метров, и не боялся в этой экосистеме практически никого, во всяком случае, из тех, с кем часто сталкивался и кого ловил, утаскивая под воду, как сейчас утаскивал несчастного потамарха, не имевшего возможности сопротивляться вследствие уже объяснённой причины, вполне, надо заметить, уважительной, - отсутствия головы как таковой. Он был самым настоящим царём-автократором, чья власть была непререкаема и бесспорна. Воля его несла горе и смерть одним, однако как и у любого жестокого, но справедливого государя, давала радость и жизнь другим. Так, потамарх умер, но преследуемый им лацархей остался в живых. Более того – он даже не попал на обед к Лэнгу. В чём причина этого? Почему вселенная оказалась столь несправедлива к столь благородному ящеру? Ответ на этот вопрос очевиден – мёртвые способны питаться только духовной пищей. А эугенозавр был мёртв. Более того – всем, что напоминало о его существовании, были жалкие, висящие на ветке и забавно перебираемые гулявшим в среднем ярусе ветром, останки, что вскоре должны были полететь вниз и стать пищей тем же самым древним ящерицам. Ибо наш Лэнг стал жертвой представителя совершенно нового класса охотников, могущественных, коим многие миллионы лет ещё было суждено наводить ужас на лесных обитателей. Это были мантизавры собственной персоной, а быть точным – самый прогрессивный их вид на данный конкретный момент, первый древесный богомолоящер, Primantis legnus. Сейчас он, вися на крупной и устойчивой ветке, сыто посматривал вниз. Средний и задний пояса конечностей были прижаты к телу. А вот передние лапы – наоборот, свесились вниз, к земле, готовые к поимке новой добычи. Издалека они были похожи то ли на руки, то ли на хватательные лапки земных богомолов, но вблизи было заметно, что до обоих состояний развиваться им предстояло ещё очень и очень долгое время. По факту, это всё ещё были лапы сухопутного наземного существа, лишь слегка удлинённые, с достаточно мощными мышцами. Средний палец заметно увеличился, на нём же был самый длинный коготь из всех. Процессы редукции у остальных при этом были сравнительно незаметны, если вообще происходили. Заметно укоротился, но при этом набрал мышечную массу хвост, за счёт которого по большей части и держался примантис на ветке. Туловище его было длинным, шея сократилась по сравнению с таковой у предков, зато увеличилась голова и усилились челюстные мышцы. От одного конца тела до другого в нём было около трёх метров, но весил он при этом очень мало – не более двухста пятидесяти килограммов: того требовала постоянная жизнь на деревьях, по которым просто так с массой под тонну походить или попрыгать едва ли представлялось хоть сколько бы то ни было возможным. С другой стороны, приобретая лёгкость, мантизавр этот вместе с тем терял силу и был вынужден охотиться на сравнительно маленьких существ, вроде эугенозавра. Во всяком случае, они уж точно были ему по зубам. Чего никак нельзя было сказать о добыче более крупной, которую просто так схватить, поднять и перекусить шею, вряд ли бы удалось. С такового рода жертвами вести себя приходилось совершенно по-другому. Начать следовало уж хотя бы с того, что их вокруг попадалось отнюдь не столь много, как потенциальных закусок. Эугенозавров здесь были полны леса – под какой камешек ни загляни, одного да найдёшь. Стоило протянуть переднюю конечность – и уже можно ловить пару-тройку. Во всяком случае, в периоды изобилия и годы больших приплодов подобное утверждение даже вряд ли бы было преувеличением. Сейчас, впрочем, было начало засушливого сезона, более похожего, правда, на июль умеренных широт, и столь неопытных архозавров, как Лэнг, найти оказывалось отнюдь не так просто. Но для мантизавра с его способностью обозревать мир сверху это всё равно не составляло серьёзных затруднений, и сегодняшнее утро исключением из этого правила не стало. Другое дело, что предком динозавров, крокодилов и птерозавров можно было разве что, как говорится, червячка заморить, но уж никак не сытно пообедать. Завтрак не привыкшими смотреть наверх мелкими наземными созданиями, конечно, был приятным дополнением к дневному рациону, обычно состоящему из ничего, но всегда хотелось чего-то более существенного. А для этого требовалось ждать дня, когда на водопой придут самые крупные травоядные этого леса, одновременно являющиеся самой увесистой и питательной пишей местных хищников. Благо, что организму примантиса было, чем заняться в эти несколько часов – перевариванием Лэнга. Солнце медленно вставало над поймой, сопровождаемое единственным возможным в те годы шумом речных долин – «пением» амфибий. И это не то мирное и даже в некоторой степени привычное и приятное кваканье кортексаран, напротив: воинственный рёв, пробирающий до костей клёкот настоящих правителей и доминирующих хищников экосистемы, чьи музыкальные навыки мы уже сегодня созерцали, - базилофовов собственной персоной. К счастью, к полудню они, как правило, либо наедались, либо находили партнёра – сезон размножения только-только подходил к окончательному концу, либо просто успокаивались, оставляя соседей и потенциальных жертв в состояни относительного спокойствия и тишины, блаженной немой тишины, которая так непривычна нашему слуху, но которая несла блаженство далёким предкам хомозухов и гекатонхейров в те седые годы раннего триаса. Примантис под аккомпанемент амфибий, не замеченный практически никем из жителей берега – двух видов ящерицеподобных существ и потамархов – перебрался уже на другое дерево, на противоположный конец песчаной отмели, где заросли были гуще, а грибы загораживали вид снизу. Добыча, которую он собирался ловить, была куда осторожнее эугенозавров, ибо она уже привыкла к присутствию богомолоящеров рядом и к тому, что они нападают, как правило, сверху, и что деревьев стоит опасаться, как ни в один период до того. Более того, она жила группами и перемещалась соответствующе. Рассчитывать на коллективную невнимательность было уже значительно труднее. Необходимо было брать скорее ловкостью, скоростью и мастерством, нежели везением и силой. А ещё очень важным было выждать нужный момент. Но самое главное – надеяться, что будущие жертвы придут именно сюда. Инстинктивно мантизавр чувствовал, что это должно было быть так. Он не первый день здесь жил, и распорядок жизни неосознанно помнил, как помнил, где и когда ему нужно было оказаться. На место встречи он уже прибыл. Оставалось всего-ничего: дождаться нужного времени. Блики лучей Ра отражались на воде. В зарослях травы неподалёку, скрытый от всех глаз, кроме мантизавровых, лежал, отдыхая, насытившийся потамархом базилофов. Небесная колесница, преодолев наивысшую точку восхождения, начинала свой путь вниз. В округе послышался топот. Примантис тут же заметно оживился. Это шли на рандеву те, кого он так давно ждал. Из леса выходили далёкие потомки дидонтов, останки которых сторонники теологической теории происхождения видов в своё время приняли за доказательство существования в триасе свиней, и назвали соответствующе – мэжрсусами, Majorsus teagenitivus. Они были одними из огромного количества растительноядных синапсид из числа дицинодонтов, возвратившихся после пермского вымирания в куда меньшем видовом разнообразии, но с куда большим удельным весом в биомассе Сварога. Согласно названию, и сами по себе они были достаточно крупными – в длину достигали двух метров и весили порядка ста килограммов. Их короткий хвост был наредкость толстым, ноги – маленькими, но мощными, а само тело приняло бочкообразную форму. Шея на их фоне практически не выделялась, хотя всё же была заметна. Череп был узкий и округлый, глаза – большими. Из челюсти слегка выступали клыки, наследие предков-дидонтов, которым они были нужны преимущественно для добывания клубней в земле. Мэжрсусы пользовались ими также для добывания клубней, но уже из земли. Ещё ими можно было устрашать мелких хищников. Примантис, когда ещё не совсем вырос, подвергся использованию такого приёма, но уж больше на него не покупался. То было его последнее нападение с земли, когда жертва видела его. В дальнейшем подобных оплошностей он уже старался не допускать в принципе, ибо твёрдо усвоил: нельзя давать добыче видеть себя. Он сидел неподвижно, повиснув на ветке, будто сломанная ветром её часть, медленно выжидая, пока синапсиды напьются и захотят спать под сенью деревьев. Ждать пришлось достаточно долго: мэжрсусы, как правило, напивались впрок и до отвала. Прошло около получаса, прежде чем они направились в его сторону. Ещё около минут пятнадцати топтались на месте, разглядывая странный висящий предмет, и столько же пятились подальше от него и укладывались. Инстинкты подсказывали им, что в этот раз стоило спать чутко. Зелёное свисающее нечто могло вполне оказаться очень опасным.

Ответов - 1

Медведь_жив!: И инстинкты, надо заметить, были правы. Дождавшись, пока жертвы расслабятся, примантис, наконец, атаковал. Сделал он это в совсем непривычной для себя манере – оттолкнувшись посильнее от ветки задними лапами, прыгнул на ближайшего к себе мэжрсуфа и нанёс удар в шею клыками. К его сожалению, в спешке он промахнулся, и лишь слегка повредил кожу на ней, не добравшись до трахеи. Как следствие, мантизавр попросту чуть было не сбросил его с себя. К удивлению обоих, этого не получилось. Дальнейшее иначе, как курьёзную картину, описать не получится. Изгибающийся в дугу хищник, пытающийся передними лапами нанести смертельный удар травоядному, на котором старался удержаться, словно заправский наездник. Получалось неплохо, и, в конце концов, обессиленный, брошенный разбежавшимся стадом, дицинодонт сдался, издав напоследок жалобный предсмертный вопль и, упав, приготовился быть убитым и умереть молодым. Он бы и хотел побороться, но уже совершенно не оставалось сил. Торжествовавший примантис уже было приготовился нанести финальный удар полубогомольими конечостями, но тут в планы его вмешалась третья сила. Ещё один необычный хищник. Да, определённо, в товарищах согласья на Свароге пока ещё не было. Вместо того чтобы дождаться, пока гексапод отправит добычу на тот свет, и затем забрат её себе стая новоприбывших охотников вмешалась преждевременно. И последствия у этого не могли уже оказаться никакими иными, как самыми плачевными. Нанеся удар по голове мэжрсуса, оглушив того на некоторое время, примантис встал перед ним, приготовившись защищать свою законную, честно отвоёванную добычу у конкурента, обладавшего весьма существенным, четырёхкратном преимуществе в количестве ног, и шестикратном – в количестве ртов. Конечно, это была отнюдь не химера какая-то, и не чудище многоголовое. Всего лишь стая хищников-тетрапод. Это были троюродные братья жертвы. Имя им было смилогоргонопсы Smilogorgonops neos. С примантисом их роднили достаточно крупные по сравнению с общим размером головы клыки, выпиравшие из челюсти. С той лишь разницей, что если саблезубые мантизавриды получили своё имя преимущественно из-за того, что Р.Ч. Эйк по ошибке сопоставил клыки взрослой особи с челюстью детёныша (самому выдающемуся и легендарному палеонтологу Сварога второй половины девятнадцатого – начала двадцатого века в ту пору это ещё было простительно, ибо на момент находки им примантиса ему не исполнилось и двадцати лет, а череп ему попался дефектный, с плохо сформировавшимися отверстиями для зубов – у несчастного детёныша их, видимо, совсем не было, - и клыки прекрасно к нему подошли. Сам Рой Чарльз спустя годы эту ошибку исправил, но название таксона менять уже не стали – палеонтология Сварога, на свою беду, имела подобную традицию, несмотря на свою относительную молодость), то вот синапсиды его вполне заслуживали. Голова у них была сравнительно короткая по сравнению с вымершими в перми крупными горгонопсидами, такими как бронтоцин, но вот клыки, ещё не имевшие специальных кожаных чехлов, которые разовьются у всех прогрессивных саблезубых Сварога в будущем, в длину достигали около двадцати сантиметров. Силу укуса обеспечивали сильные мышцы шеи. Тело у смилогоргонопсов было достаточно грузным, и даже несмотря на то, что практически распрямлённые их ноги были достаточно сильными, эти создания редко развивали крупную скорость. Да им это и не было нужно. Они курсировали по лесам, словно стаи крупных стервятников по саваннам Земли, в поисках более мелких хищников, убивших кого-нибудь до них, у которых можно было бы эту добычу отнять. Порой их охотничьи группы покушались даже на более крупных охотников и их жертв. Как, например, сейчас. Группа синапсид длиной едва ли больше двух метров и весом немногим больше семидесяти килограммов каждый, атаковала значительно превышавшего их в длину примантиса. Казалось бы, не на того напали. Но мантизавр не был готов к битве с шестью соперниками, каждый из которых весил практически столько же, сколько он сам. И едва ли он мог быть уверен в том, что одержит победу в этой схватке. Одного победил бы, двух, трёх – не без затруднений. Шестерых? Гораздо проще, пожалуй, было бы отступить. Но было ему и за что бороться. За лежавшего позади дицинодонта, например. Гексапод был голоден и хотел есть. А эти смилогоргонопсы мешали ему сделать это. Крайне невежливо с их стороны. Нужно было проучить назойливых четырёхконечностных, дабы у них больше не возникало мысли прерывать обед богомолоящера. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что делили мясо ещё не убитого мэжрсуса. Тот, похрюкивая, лежал позади мантизавра, смирясь, казалось, со своей участью. На деле же он выжидал своего часа, когда хищники так увлекутся друг другом, что позабудут о нём вовсе. Инстинкты подсказывали ему, что нужно было притвориться мёртвым, пока не наступит нужный момент. Он этим и занимался. А тем временем рёв примантиса и главной самки стаи горгонопсидов достигал уже совершенно невыносимых значений. Таких, что скрылся в воде даже базилофов, чей сон они потревожили своим спором. Если бы он мог испытывать такое желание, как желание мести, победителю в этой схватке явно пришлось бы худо при следующем посещении водопоя. К самке вскоре присоединились и остальные члены стаи. Они пытались устрашить гексапода, как и он пытался испугать их. Обе стороны прекрасно понимали, что сражение приведёт к неминуемым жертвам, и никоим образом не желали доводить до него. Однако никто из противоборствующих не желал и отступаться от сытного обеда. В другое время примантис бы сдался. Но сейчас было начало сухого сезона, и очень скоро для него должно было наступить голодное время. Упустить возможность насытиться перед ним было бы с его стороны дурным тоном и невежливостью по отношению к удаче, что послала ему сегодняшнюю добычу. Наконец, когда невозможность достижения консенсуса стала очевидной, по обоюдному согласию было принято решение о дальнейшей эскалации конфликта. Самка бросилась на примантиса, рассчитывая на то, что он отступит. Но, к её удивлению, этого не произошло. Мантизавр был в отчаянии, и его уже ничто не могло устрашить. Он приподнялся, опираясь на задние и средний пояса конечностей и, подняв вверх передний, встретил прыгнувшего на него смилогоргонопса, можно сказать, лицом к лицу. При столкновении он вцепился в плечи тетрапода и, еле устояв на ногах, швырнул его на землю. Средние лапы прижали задние лапы атаковавшего, не давая пошевелиться. Самка дёргалась и шипела, но было слишком поздно. Богатырский поединок закончился в пользу гексапод. Преодолев сопротивление её головы, примантис нанёс смертельный удар, обагрив свои клыки в процессе перекусывания трахеи соперницы. Этим он поверг в шок всю стаю. На той стадии развития коллективных отношений это, конечно, ещё не было настолько критичным, как стало в дальнейшем, и не являлось тем моральным фактором, что был способен переломить ход схватки. Но если мы будем говорить именно о той битве, что происходила сейчас, то именно этот момент стал решающим. Мантизавр, осмелев, двинулся на соперников, грозно шипя, расставив передние конечности в стороны, дабы казаться ещё более грозным и угрожающим, чем был на самом деле. В любой другой момент они бы не дрогнули. Однако сейчас ситуация стала совершенно особенной: в отличие от стоявшего спиной к мэжрсусу примантиса, смилогоргонопсы увидели, что дицинодонт дождался своего часа и засеменил прочь. Зарычав, они попытались броситься за ним, но было поздно: гексапод преградил им дорогу, не пуская в преследование и сам не имея возможности увидеть ускользающего их лап дицинодонта. Делать было нечего, бороться не за что – своего собрата они есть точно бы не стали. Им ничего не оставалось, кроме как развернуться и, побеждённо повиливая хвостами, убежать прочь. Они так и сделали, оставив примантиса наедине с осознанием того, что главную сегодняшнюю добычу он упустил. Но и против смилогоргонопса гексапод не слишком возражал. Убедившись, что самка мертва, он принялся за трапезу. Но и тут его ждало разочарование. Пришёл ещё один падальщик. Его ближайший родич. Сухопутный мантизавр, Terramantisaurus vastus. Настоящий колосс, самое крупное существо, жившее на суше в то время. В длину он достигал шести метров, а весил около восьмиста килограммов. Передние лапы его не были специализированы, в отличие от таковых у примантиса. Но зато на среднем пальце был достаточно крупный и длинный коготь, являвшийся смертоносным оружием, когда террамантизавр выскакивал из засады. Или же просто орудием устрашения, которым эти гексаподы любили размахивать в схватках с более мелкими хищниками. Вот и сейчас, отнимая у собрата вторую его добычу за день, он делал выпады передними конечностями, откровенно того запугивая. Делать примантису было нечего, кроме как с позором бежать. И как можно быстрее: а то вдруг мясо смилогоргонопса покажется террамантизавру невкусным, и он решит поохотиться на более мелкого родича? Пришлось забираться на дерево и с горестью наблюдать, как его заслуженный обед поглощает чудовищный падальщик. Солнце клонилось к закату. Один день из жизни суши раннего триаса подходил к концу под аккомпанемент вновь начавшего раздаваться клёкота базилофовов, отпугнувшего даже террамантизавра, заканчивавшего свою трапезу. На этом мы закончим наше пребывание здесь и устремимся по течению реки к берегам Панталассы. Нас ждёт колыбель эволюции – литораль. Что предложит она нам в этот период, какие чудные открытия подарит, каких причудливых созданий покажет? Об этом мы узнаем уже в следующий раз.



полная версия страницы