Форум » Цикл "Красное на чёрном" » Глава 43. Река Мертвецов. » Ответить
Глава 43. Река Мертвецов.
Медведь_жив!: Аргентинская Империя, 52 млн. лет назад. Берега Зов-Чумы многое повидали за все те годы, что были частью Каракумско-Австралийской речной системы. Миллионы, если не миллиарды, жертв. Миллиарды, если нет триллионы, литров пролившейся крови. Бессчётное количество смертей и прерванных судеб. Бессчётное количество жизней, проведённых на этих берегах. Бесссчётное количество детёнышей, которым реки давали жизнь. Бессчётное количество раз, когда реки же эту жизнь и забирали. Когда-то Зов-Чума была лишь частью, маленьким притоком этого бесконечного круговорота, цикла жизни и смерти. Но это было слишком, слишком давно. Теперь она была вынуждена всё делать сама. Теперь она была умела всё делать сама. Пройдут миллионы лет, прежде чем её, одного из самых ужасных монстров в истории Сварога, приручат боги с далёкой планеты и сделают рекой смерти, карающим, но бесконечно добрым ангелом. Пройдут миллионы лет, прежде чем на берегах её поселится настоящий ангел, принцесса одного из местных племён. Пройдут миллионы лет, прежде чем шаманы придут сюда и священники построят здесь храмы. Пройдут миллионы лет, прежде чем явится на эти берега тот, кто заставит их даровать одну-единственную, но оттоно не менее важную жизнь. Пройдут миллионы лет. Но сейчас, в начале эоцена, до этого времени ещё очень и очень далеко. Хотя Зов-Чума уже и по-прежнему могущественна, являясь одной из самых крупных, протяжённых и полноводных рек в мире. Она берёт своё начало в Иэндзах, проходит по землям будущей Аргентинской империи, поднимается вверх, к тропикам, половину своей длины проходит в них, спускается обратно в умеренный пояс, течёт некоторое время и там, а в конце концов впадает, пройдя под Иэндзизами, в Атлантический океан. И на всём её протяжении живым существам приходится бороться за жизнь. И на всём её протяжении на отмелях тот тут, то там встретится скелет. Зов-Чума действительно могла бы быть ангелом милосердия, если бы воплотилась в человеческой форме. Вот только она сама предпочла бы быть карающим серафимом. И живая природа лишь поддержала её в этом решении. Здесь не разворачивалось битв эволюционных – здесь ежедневно сражались те, кто их выиграл их с явным преимуществом. Ненадолго, но выиграл. Остаться здесь живым едва ли было возможно. Ведь Зов-Чуму никогда, никто в здравом уме и твёрдой памяти не нарёк бы рекой живых. Это была река мертвецов, что несла смерть на всём своём пути. Пути, который предстоит пройти и нам. Пролог – январь. Наше путешествие начинается под сенью одних из самых молодых гор на данный момент: моложе их разве что Великое Азиатское Плато. Анды, или, по-ясунски, Иэндзы, сейчас ещё совсем дети. Им около двадцати пяти миллионов лет, а для массива их масштаба это далеко не возраст. Даже не юность, можно сказать, - детство. Эрозия даже не приступила к их разрушению, и далеко-далеко наверху, за облаками, виден слой вечного снега. В будущем, когда ветры почти сотрут их, а на смену вечно тропическому климату и здесь придёт вечно сезонный, он останется неизменным уже из-за невысоких температур, а вовсе не из-за огромного размера патагонских пиков. Но именно там по-прежнему будет начинаться Зов-Чума, по-прежнему будут оттуда спускаться быстрые горные ручейки, в подножье Андов медленно, но верно, превращающиеся в единый поток, разливающийся по равнине внизу. И по-прежнему здесь будут жить те, кто к востоку отсюда давным-давно исчез, сохранившись лишь в маленьком, изолированном островке, обречённом на исчезновение с исчезновением этих великих гор, а смерть им по-прежнему будет предрекать малейшее дуновение ветра. Но до этого ещё очень и очень далеко. Ранним утром весь мир здесь окрашивается в непривычно яркий оранжевый цвет, маревом захватывающий окрестности, над множеством мелких речущек же поднимаются испарения, превращающиеся в туман. И здесь непривычно тихо. Реликтовая фауна, несклонная к песенкам в ожидании очередного сезона пляски смерти, даёт о себе знать, безмолствованием встречающая очередное утро, не сулящее здесь никому ничего хорошего, кроме – в который раз? – борьбы за жизнь. Свет, правда, властвует здесь недолго. Очень скоро на горизонте появляются чёрные тучи, нарушающие идеальную оранжевую гамму. Январь здесь – разгар сезона дождей, и ясные рассветы, подобные этому, – большая редкость, в отличие от весны или поздней осени. Начавший дуть ветер зашевелил листву странных деревьев. Каким чудом они здесь выжили, не совсем понятно, ведь долгие годы триаса это был сухой край, а в юре и уж тем более мелу сюда пришли бы те, кто непременно бы вытеснил этих эндемиков, лишив флору Южной Америки одного из самых таинственных своих видов. Это был один из очень немногих, за исключением пары антарктических видов, оставшихся в живых древовидных папоротников. Что поражало в нём палеонтологов Сварога более всего, так это то, что род его не стоял на месте, а постоянно развивался. Он сам представлял собой уже второе поколение, вполне предсказуемо названное поколением Эры Рассвета. Эоспорафлорас гигантский, Eosporafloras gigas, тянулся вверх на десятки метров, едва ли не затмевая гигантов карбона. В своём роду – так уж точно. Под ним, жадно ловя остатки хлорофилла, ютились его более мелкие и более примитивные собратья. И, конечно, куда же было без главного спутника и одновременно распространителя жизни – грибов. Они едва ли могли здесь похвастать ровным счётом ничем: ни размером, ибо редко превышали двух метров в обхвате шляпки, одного – ножки, и восьми в высоту, ни уникальностью. Это был весьма характерный для этих широт вид, которого мы могли встретить пятьдесят миллионов лет назад по всей территории умеренного пояса Южной Америки, - приречный гриб, что растёт вдоль Зов-Чумы – Chumomicos quasipotamos. Однако лишь здесь он развернулся в полную силу, вместе с папоротниками отбив грозившую засохнуть, как и всё отсюда вдоль до самого побережья Атлантического океана, территорию в несколько тысяч квадратных километров, сделав её заповедником в тени огромных гор. И лишь здесь он был наиболее многочисленным видом грибов в экосистеме, ибо влаги в почве хватало, что называется, на всех – даже на него и ему подобных. Тучи подступали всё ближе. Обитатели леса чувствовали это, и не спешили выходить на поиски пропитания или же на охоту. Приближался не просто дождь: вдалеке слышались раскаты грома, а стремительно темнеющее утреннее небо освещалось вспышками молний. В грозу покидать своё утреннее жилище не хотелось ровным счётом никому. Но кому-то пришлось делать это. Сухое, оставшееся ещё с прошлой осени, опавшее поколение листов папоротника еле слышно захрустело. Кто-то маленький двигался по подлеску, стараясь оставаться в тенях. Направление его движения было вполне ясно – ближайший водоём, один из тех достаточно крупных ручьёв, что, соединяясь в единый огромный поток, и образовывали Зов-Чуму. Вполне очевидным представлялось, что маленькое существо хотело пить и стремилось и утолить жажду, и одновременно с этим не попасть в зубы охотнику, который мог появиться из засады в любой момент. Что было самым страшным, так это то, что засада здесь была практически на каждом шагу, и поделать что-либо с этим не предоставлялось возможным. Животному ничего не оставалось, кроме как быть как можно более внимательным и скрытным. Разглядеть его, во всяком случае, действительно было задачей отнюдь не тривиальной. Маскировалось оно вполне успешно. Гораздо лучше, чем многие его собратья с других материков. Способствовал этому прежде всего окрас его оперения – жёлтый в чёрных прожилках, подстать цвету подлеска. Шло оно не слишком стремительно, минимально нарушая фон, на фоне которого и без того практически не выделялось. Даже маленькие коричневые глазки, даже тёмный нос – и те не выдавали его. Немаловажным фактором был и его небольшой размер – не более метра в длину, не более тридцати сантиметров в высоту и вес не более десяти килограммов. Следы же, которые оставляли его продавливавшие листву ноги, искусно заметал длинный, с тенденцией к уменьшению, хвост. Голова его медленно поворачивалась из стороны в сторону, озираясь вокруг. Была она круглой, приплюснутой сверху, с короткой, но мощной челюстью. Глаза, вытянутые, лениво водили крупными зрачками. На лапах были заметны не слишком большие, но острые когти. Существо это было, как нетрудно догадаться, одним из первых ксенартров, неполнозубых Сварога, чью роль здесь исполняли дальние потомки аликанто, динозавры, почти спустившиеся на землю. Конкретно этот представитель был первым ленивцем, столь же безобидным, как и те, кого мы с вами привыкли ленивцами называть. Правда, в отличие от них, он всё ещё был всеядным, и если на его пути попадалась падаль, он отнюдь ей не брезговал. Наоборот, поглощал драгоценный белок с очевидным удовольствием. Но большую часть времени, конечно, уделял древесным листьям. В отличие от, например, земных коала, правда, он не удовлетворял ими все свои потребности. Он всё ещё остро нуждался в воде, и из-за этого был вынужден часто спускаться вниз, на землю, где его поджидали самые разные опасности, которых он старался избегать, как только можно. И неторопливостью движений, и окраской, и даже прижатым к земле силуэтом. До воды добирался он достаточно долго – минут, наверное, двадцать, а то и больше. Пищеварение его потомков, естественно подобные недостатки исправит. Но он сам по-прежнему был вынужден подчиняться несовершенству своего строения. Медленно нагнувшись к ручейку, он принялся методично лакать из него, наполняя организм влагой, даже не подозревая, что ждало его буквально через несколько минут. Он уже собирался уходить, когда из воды на него набросился охотник. Не слишком большой, размер его не превышал размеры прокрастинозавра Procrastinosaurus eocenica, да и в весовой категории они были приблизительно равны. Другое дело, что у атаковавшего было очевидное преимущество в виде фактора внезапности и мощного оружия – передних лап с клешневидными отростками, вцепившимися в излюбленное место этого хищника – ноздри. Не ожидавший подобной подлости ксенартр, приподнявшись на задние лапы, рухнул на спину под весом практически равного ему оппонента. Началась странная неторопливая борьба. Клешни соперника так и норовили вцепиться в горло прокрастинозавру, но тот и не думал просто так сдаваться. В своём излюбленном неторопливом стиле он поднял лапы, защищавшие тонкие шейные артерии, вцепился в предплечья соперника и, разведя их в разные стороны, перевернулся вместе с атаковавшим. Теперь уже преимущество, за счёт огромной физической силы, таившейся в некрупном, но мускулистом теле, было за ним. Он твёрдо вознамерился вцепиться своими клыками в глотку нападавшего на него, лишь теперь имея возможность оного рассмотреть и понять, что ничего он сделать с ним, собственно, не сможет. Перед ним был ни кто иной, как наш старый знакомый, тестудоканцер, встретившийся нам давным-давно, ещё в палеоцене. Жить ему суждено было ещё очень и очень долго… Виду, само собой, а не этой конкретной особи. Единственное, что она могла сделать, - это втянуть шею в панцирь и ожидать, пока ленивцу надоест пытаться прокусить его или лишить её клешневидных отростков, которые оказались в абсолютно беззащитном положении и могли лишь бесцельно извиваться. Ксенартр, справедливости ради, не горел желанием подставлять свои глаза под случайный удар клешень, и потому, сползя с захваченного охотника, приподнял того над головой, сам с большим трудом встал на две ноги и направился обратно к водоёму мелкими шажками, имея лишь одно твёрдое намерение – сбросить туда лишний груз и спокойно направиться к деревьям, пока хищник приходил бы в себя. План был, надо заметить, практически идеальный. Если бы его осуществлению, само собой, не помешал бы нагло попавщийся под заднюю лапу ленивца камень. Наступив на него, прокрастинозавр поскользнулся и упал, выпустив из рук тестудоканцера. Тот, явно оказавшийся не готовым к подобному повороту событий, некоторое количество времени не вылезал из панциря, чем дал ксенартру повод инстинктивно попробовать удостовериться, не была ли заявленная прочность кажущейся. Вцепившись в панцирь, неполнозубое подняло его и резко отпустило, обрушив на каменистый берег реки во второй раз. Не помогло. Процедура была проделана ещё один раз. И ещё один. А на пятый прокрастинозавр, бросив добычу, обнаружил, что мало того, что у него в «руках» не было ровным счётом ничего. На землю тестудоканцер тоже не упал. Это ленивца весьма озадачило на минуты две, в ходе которых его совсем ещё примитивный мозг пытался сопоставить эти два факта. Затем он повертел головой из стороны в сторону. Вдалеке он увидел летающее существо, нёсшее в своих лапах что-то определённо похожее на его недавнего обидчика. Заметив, что оно летит в противоположном направлении, прокрастинозавр, почувствовав себя в относительной безопасности, вновь подошёл к реке, окончательно утолил свою жажду и направился к ближайшему дереву. С него на сегодня приключений явно хватило. А вот приключения тестудоканцера всё ещё продолжались. Не успев толком отойти от лёгкого сотрясения головы, он почувствовал, что его крепко держали четыре лапы, совершенно не похожие на лапы неполнозубого. Глаза уставились вниз. Там был его родной дом, ручеёк, в котором он вырос. Вверху была птица… Нет, не птица. Это был местный вид грифонов. В длину он был эквивалентен ксенартру и тестудоканцеру, в размахе крыльев достигал двукратной этой величины, но весил, конечно, чуть меньше. Окрашен он был в красный, с белым брюхом, жёлтыми «бровями» и жёлтым же клювом, полным острых зубов. Звук, который он испустил, увидев, что добыча была ещё вполне жива, напоминал скорее шипение ящера, нежели щебетание воробья. Ещё истошнее был вопль боли, последовавший за действиями черепахи, выражавшими категорическое несогласие с собственным пленением и подъёмом в воздух. Она вцепилась клешнями в «крылья» грифона и сильнейшим ударом серьёзно их повредила. Летающее существо было вынуждено её отпустить, дабы самому не рухнуть следом и обеспечить едой на ближайший месяц. Тестудоканцер летел минут десять, прежде чем, наконец, рухнуть в воду и больно удариться панцирем о камни. Тут его подхватило течение и ещё около часа несло перед тем, как выбросить на том самом месте, где совсем недавно начались его заключения. На родном отрезке его родного ручья. Там, придя, наконец, в себя, он вновь стал готовить засаду. Приключения были, конечно, хорошей штукой, но желудок они насыщали крайне мало, а быть точным, скорее его опустошали. Поэтому приходилось вновь ждать, пока очередная наивная жертва, на поверку вполне способная оказаться столь же опасным охотником, не подойдёт к нему на достаточно близкое расстояние, чтобы он сразу мог вцепиться в неё, и, желательно, в шею. Но природа словно издевалась над ним. Небо окончательно потемнела, и молнии били в землю совсем недалеко от него. Вокруг был слышен грохот. Разразилась январская гроза, и ливень ударил по многострадальной горной земле. Всё живое на ней, рядом с ней и над ней затаилось. Тестудоканцеру сегодня явно вряд ли что-то удалось бы поймать. Ему оставалось только лишь ждать. Как и вся живая природа затаилась в ожидании – что уготовит Река Мертвецов в этом году? Начав его с милосердия – сегодня никто не погиб, она едва ли собиралась заканчивать его за здравие. Сезон дождей в горах был лишь увертюрой к одному из величайших действ в истории эоцена. К пляске на Реке Мертвецов. Прологовые примы отходили в ней на второй план. Приходило время главных танцоров. Оркестр уже гремел вовсю. Занавес закрывался. Лишь затем, чтобы открыться, но без какого бы то ни было антракта: подобную роскошь жизнь Зов-Чумы себе позволить никак не могла.
Ответов - 2
Медведь_жив!: Явление первое – конец февраля. Спускаясь вслед за водой с нижнего яруса патагонской части Иэндзов, мы попадаем в предгорные равнины. Сейчас конец сезона дождей, и Зов-Чума разлилась по ним, как не разливается более ни разу в году. Они наполовину затоплены. И хотя, это, конечно, не Нал Тонпа, здесь воды тоже предостаточно. Для местной фауны это новость определённо хорошая. Оставшиеся девять месяцев такого раздолья для них уже не предвидится. Ночи, холодные, как и прежде, обещают стать воспоминаниями до наступления следующего декабря. С каждым днём становится всё теплее. Ра ещё не привык к тому, что в скором времени будет одним из держателей монополии на убийство, которую у него нагло и бесцеремонно отняли в мезозое, возвращая лишь на некоторое время и лишь в некоорых уголках сварожского шара. Но его власть становится всё сильнее. Всё прочнее. Этот фараон ещё успеет напомнить о себе летом. Пока же его явление встречали с радостью. Он избавлял от сырости, он иссушал смертоносные как для травоядных, так и для хищников воды, не только устраивавшие что тем, что другим локальное подобие Великого Потопа, но и приносившие с собой множество иных опасностей. Он согревал, но не изжаривал. Редкое состояние для Жёлтой Звезды, должно отметить. И посему так любили и любят до сих пор на Свароге раннюю весну. Избавление от холода, но не мгновенное порабощение его вечной оппозицией в круговороте стихий и времён года. Время блаженства. Время новой жизни. Время больших перемен. Перемен к лучшему, наступавших в жизни всех местных обитателей. Трава ещё не образовала знаменитые патагонские пампасы, да и негде было их образовывать в этих условиях постоянного наводнения, справедливости ради. Кое-где всё ещё росли колоссы-деревья, и уж точно местность была утыкана шпилями грибов, возвышавшихся здесь, словно диковинные баобабы. В отличие от тех, правда, укрытие, создаваемое шляпками сине-зелёных гигантов, было весьма и весьма действенным. Но до того момента, как им придётся начать выполнять эту функцию, ещё, вне всяких сомнений, очень и очень далеко. Пока же они могут пополнять запасы воды, их грибницы и ножки могут разбухать от питательных веществ, а споры – разлетаться по ветру, падать в Реку, плыть по ней хоть в Атлантический океан, и прорастать там, где они остановятся. Или же и вовсе зацепиться за какое-нибудь травоядное и путешествовать с ним, пока тому, наконец, не захочется почесаться и скинуть с себя всё лишнее, благо, что перед этим пройдёт как минимум день-два. Чистоплотность – это прекрасно, но разлившаяся вода, вне всяких сомнений, обеспечивало её гораздо лучше, чем те же грибные ножки, о которые так удобно было чесаться. А купались здесь травоядные по нескольку раз на дню. Вынужденно. Удовольствием это не было, учитывая то, что со дна норовит всплыть что-то агрессивное и схватить за ногу, или, того хуже, за шею, да и утащить на дно. В таких условиях, хочешь – не хочешь, а придётся не любить водные процедуры. И нелюбовь эту разделяли едва ли не поголовно все мирные поедатели травы в тени Анд. Одними из их бесконечного множества – как видов, так и особей – были и эоптернозухи, Eopternouchus minimus. Создания они были отнюдь не крупные. Метра полтора в длину, килограммов пятнадцать веса. Ноги его выпрямились окончательно. Тело стало чуть менее массивным. Хвост заметно укоротился – по сравнению с предшественником, протоптернозухом. Шея удлинилась ещё сильнее, чем у предка. Незначительные изменения претерпела голова. Ноздри начали понемногу соединяться с губой. Метаморфоза в тот период вполне популярная. Как среди крокодилов, так и среди млекопитающих, которая в олигоцене-миоцене приведёт к расцвету хоботных самых разных форм и размеров. В том числе и здесь, в Южной Америке. Но этому, вне всяких сомнений, только предстояло случиться, и сейчас начало превращения двух органов в один было отнюдь не самым важным с эволюционной точки зрения. Больший, значительно больший интерес для палеонтологов Сварога представляли пальцы ног эоптернозуха. Три начали сливаться в единый; два других – приподниматься, отрываясь от земли. Возникавшая форма опоры превращала в эоптернозухов в пальцеходящих и достаточно быстрых, по сравнению с предками, животных. Спины их были окрашены в зелёно-жёлтый, дававший частичную маскировку какв засуху, так и в сезон дождей, цвет. Брюхо было бледно-зелёным, со временем явно собиравшимся превратиться в полностью белый. Всё это, конечно, было расцветкой перьев, не той традиционной чешуи, от которой эти животные заканчивали избавляться, превращая скорее в слой кожи, весьма похожий на подобный у млекопитающих. Правда, значительно более прочный, водонепроницаемый и с минимальным количеством каких-либо желёз, разумеется – всё по лучшим заветам полностью рептилийных предков. И, как и многие их родственники в прошлом, настоящем или будущем, эти примитивные зухунгуляты были животными, жившими в группах. Это были примитивные стада без строгой иерархии – не более восьми особей, пасшиеся на огромных пространствах от Анд до Андизов. Как правило, единственной действительно важной позицией была позиция своего рода альфа-самца – вожака, самого опытного члена в стаде, который водил его по территориям, принадлежавшим некоторое время группе, определял возможность наличия хищников и их присутствия поблизости, чаще всего поднимал тревогу и был наиболее внимателен. Это давало ему определённые привилегии в брачный сезон, но они были столь незначительны, несущественны, что практически и не существовали. Чаще всего альфа-самец одновременно был и самым сильным из всех самцов, его авторитет был непререкаемым, но не из-за его познаний, а скорее из-за того что он в любой момент мог поставить взбунтовавшегося соперника на место, или же отогнать от самки, с которой хотел спариться, любого конкурента. Предпринимались попытки установить и полное самодержавие, когда из стада изгонялись молодые самцы-одиночки, и оставались лишь самки, образовывавшие своего рода гарем. Наблюдались, впрочем, и прямо противоположные явление. Опытные и чрезмерно крупные крокодилицы после смерти главного самца, чьей партнёршей в брачные сезоны были, брали бразды правления в свои ноги и сами водили стадо, из кого бы оно ни состояло, набирая больше самцов и изгоняя всё больше самок. Формировались матриархальные стада. Порой даже не вследствие вышеозначенной аномалии, а из-за того, что в группе изначально не нашлось достаточно взрослого представителя мужского пола, а состояла она сплошь и рядом из изгоев других стад. И если самой старшей оказывалась самка, все безоговорочно подчинялись ей. Беспорядочные связи в брачные сезоны подобный хаос лишь укрепляли, делая всё только запутаннее. Главной причиной тому, конечно, была неспособность альфа-самцов контролировать всех самок одновременно. Да и эволюционно не закрепилось за ними пока ещё это функции. Это окончательно закрепляло за эоптернозухом его переходный ранг, общую неопределённость положения между относительно способными сформировать характерные черты семейства олигоценовыми видами и предковыми формами палеоцена. Только усугубляло ситуацию то, что порой вопрос власти решался двояко – обладал ею молодой сильный самец, устанавливавший монополию на право спаривания с самками, но не обладавший достаточным опытом, и вынужденный привлекать на свою сторону свергнутого старого вожака, который рано или поздно умирал, передавая набор инстинктивных знаний и моделей поведения своему бывшему сопернику. Подобное двоевластие около года тому назад установилось в одной из стай птернозухов. Молодой самец Гэн, не так давно вступивший в возраст возможности спаривания, но уже обладавший недюжинной физической силой, сверг старика Юргена и около года оплодотворял всех самок. Они носили в себе уже второе поколение его потомства, а первое ходило рядом с ними, подрастая. Вот только функции вожака Гэн взять на себя так и не смог, оставшись альфа-самцом. Поиск кормовых угодий, слежение за хищниками, всяческие попытки избежать пересечения путей с ними, - всё это осталось на Юргене, которого молодой соперник был вынужден терпеть. Равно как и то, что несколько самок позволяли себе с тем спариваться. Это наносило удар по самолюбию эоптернозуха, если уже можно было говорить о таком качестве, как самолюбие. По лидерским позициям его, во всяком случае, это било достаточно сильно. Но едва ли можно было с этим что-то поделать. Нужно было ждать чего-то. Например, пока Юрген умрёт. А до того ограничивать его право на самок. Но это были лишь полумеры. Время настоящих мер могло никогда и не прийти. До самой гибели старика. В водах или на суше, от рук хищника, или от рук самой Смерти – неважно. Важен был, разумеется, сам факт. Либо же Гэн должен был сам взять на себя функцию вожака. Доказать Юргену и, прежде всего, самкам, что он её достоин. Подходящий случай готов был подвернуться только в этом году, в этом месяце и в этот день. Прямо сейчас, под лучами солнца, клонящегося к закату. Стадо мирно паслось рядом с водой. Видимость вокруг была не слишком хорошая: то тут, то там были заросли кустарника. Но выставленные часовые, в том числе и Юрген, достаточно зорко следили за происходившим вокруг. Они глаз не спускали с ближайших грибов и растений – не высунется ли оттуда голова какого-нибудь хищника? Но пока всё было тихо. Вокруг словно не было ни единой души, всё резко затихло. И хорошо бы, если бы это было преувеличением. Но нет – тонкий слух двух часовых не слышал никаких шумов, кроме тех, что производили вода и само питавшееся стадо. Равно как и зрение, обычно способное разглядеть на соседнем островке кого-нибудь ещё, хоть какую-то опасность. В этот раз оно будто подводило Юргена и его временного напарника, молодого самца Йенси, последнего ещё не изгнанного Гэном. Причина тому была вполне очевидна – Йенси не достиг половой зрелости и не набрался достаточного количества опыта, чтобы жить самостоятельно от стада или без должного везения хотя бы найти другое. Вместе с тем, опасаться его альфа-самцу стоило. Йенси уже сейчас ненамного уступал ему в росте и размере. А уж когда он станет взрослым, вполне будет способен и свергнуть Гэна, и прогнать уже его. Но это должно было случиться не раньше следующей весны. Пока же эоптернозухам делить было нечего. Разве что альфа-самец порой для острастки третировал своего подчинённого, указывая ему его истинное положение в иерархии. Тот терпел. До поры, до времени. Дежурство их закончилось достаточно быстро – среди этих крокодилов оно редко продолжалось более получаса, и они принялись за поглощение травы. Их сменили Гэн и самая опытная самка, одна из первых партнёрш ещё Юргена, Айна. Они следили за округой куда менее внимательно, ибо функцию обнаружения хищников выполняли как раз зоркий Йенси и старый вожак. Но даже они заметили, что в кустарнике неподалёку появилась вероятная угроза и дали сигнал всем остальным насторожиться. Сниматься с места, впрочем, не решились. Быстро двигаться вполне мог какой-нибудь маленький грифон, или другое стадо эоптернозухов, или просто какое иное травоядное. Быстрые движения всё приближались. Крокодилы понемногу пятились всё ближе к воде, зорко следя за происходившим вокруг. Они беспокоились всё больше и больше. Шансов, что тот, кто от них скрывался, имел в их отношении мирные намерения, практически не оставалось. Юрген подгонял самок к воде – там им едва ли было бы намного безопаснее, конечно, ведь и из разлившейся Зов-Чумы мог кто-то напасть. Однако хотя бы от таинственного гостя из кустарника их можно было попробовать уберечь подобным образом. Гэн выжидал. Дежурство сохранялось за ним, ибо если была замечена опасность, то никто не мог лучше оценить её, нежели тот, кто увидел первым. Да и передать точные сведения эоптернозухи попросту не могли: как факт, отсутствовала речь, равно как, впрочем, и какое-либо стремление к активной коммуникации друг с другом. Внезапно всё прекратилось, и вновь воцарилась тишина. На некоторое время. Гэн, полагая, что все в безопасности, оставил свой пост. То же самое сделала и Айна. Их место заняли две молодые самки, совсем недавно пришедшие в стадо, едва достигнувшие зрелости. Они и вовсе не имели никаких навыков в слежении за потенциальными гостями. Как следствие, возобновления резких движений одной тени от одного гриба до другого они попросту не заметили. Исход был, что называется, предсказуем. Очнулись они слишком поздно. Тревогу подняли, только когда увидели страшный силуэт в двух переходах от маленькой опушки, со всех сторон окружённой водой. Юрген прыгнул в воду, издавая звук, означавший практически приказ идти за собой. Айна, знавшая его не первый год, последовала сразу же за ним. Как показывал её опыт, этот вожак не ошибался ни разу. Аналогично полагал и Йенси, и ещё одна молодая самочка. А вот Гэн заупрямился, решив, что опасности никакой нет, и можно было продолжать пастись. Оставшиеся ему подчинились, как альфа-самцу. Их звали с противоположного берега, но всё было бес толку. До тех самых пор, пока из зарослей не выскочила молния и не обрушилась на одного из них. На вторую по старшинству самку после Айны. Все прочие эоптернозухи впали в ужас и ринулись в воду, и первым из них был Гэн, допустивший свою первую, разумеется, не последнюю фатальную ошибку, которая в грядущей череде стала основополагающей. Первой в ряду. Началом конца. Охотник метался по полуострову-опушке, но никого более уже не поймал. Сигнал к отступлению был подан пускай и не вовремя, но настолько своевременно, насколько это было возможно в условиях, которые создал альфа-самец своим промахом. Охотником был фороракид. В высоту он достигал около метра двадцати сантиметров, в длину – пятидесяти сантиметров, а весил под тридцать килограммов. У него практически не было хвоста, зато были достаточно длинные передние лапы с мощными когтями, а также сильные задние лапы, обеспечивавшие весьма высокую скорость бега. Он был маскировочной, жёлто-зелёной расцветки. Это было новое поколение династии южноамериканских тиранноорнитид, более крупное и значительно более быстрое, нежели их предшественники. Особый предмет их гордости составляла голова на длинной шее, молниеносно падавшая на жертву и перегрызавшая ей хребет. Начинал образовываться клюв, ещё недостаточно прочный, чтобы превращаться в самое настоящее орудие, которым он в скором времени станет у потомков этого вида. Но предпосылки к этому уже были, и появились они в этом последователе дел карниаргенторниса палеоцена. Второй ступени развития бронторнитид. «Некрылатому хищнику с берегов Зов-Чумы», аптерокарну Apterocarnus zov-chumos. Он был куда массивнее своего предшественника, несмотря на ещё сохранявшуюся тенденцию к увеличению скорости, и вселял в ставших гораздо больший страх, нежели его прародитель. Тот, не выдерживая конкуренции, уже понемногу вымирал на большей части своего ареала, в некоторых уголках Южной Америки будучи вытесненным практически полностью, подвергшись там абсолютному вымиранию. В том числе и здесь, в предгорьях Анд, совсем недалеко от обители реликтов, в царстве видов куда более прогрессивных. Здесь уже было царство аптерокарнов, вдоволь охотившихся в этих зарослях, и отвоевавших себе своё законное место практически доминирующего хищника этой экосистемы. И один из них сейчас, рыча вслед убегавшим от него эоптернозухам, поедая их собрата, это наглядно демонстрировал. Крококопытные же, сбежав на другой островок, и там долго не задержались. Гэн твёрдо решил увести стадо из этого места, ставновившегося слишком небезопасным для них. Настало время искать себе новые берега вдоль Зов-Чумы. Стадо долгое время колебалось, но когда вслед за Гэном пошёл и Юрген, поддержавший альфа-самца, наконец, двинулось вперёд. Начиналось их путешествие по Реке Мертвецов. Начиналось в самое неподходящее время для этого время – в конец сезона дождей. Ведь им предстояло подниматься вверх по линии широт, из умеренного пояса – в тропики. Туда, где засуха била сильнее всего. Но иного выхода, пожалуй, и не было. Увеличившееся в последние годы количество хищников делало их жизнь слишком тяжёлой. Они не могли произвести эволюционные изменения в столь краткие сроки, поэтому оставалось лишь искать лучшей доли в других местах. Благо, что у них была впереди вся Зов-Чума, которую им предстояло пройти от начала и до конца. А заодно – расставить все точки над «i». Кто должен быть вожаком? Кому владеть всеми самками? Кто будет доминировать, а кто обречён на вечное бытие изгоем, до конца дней своих? Достоин ли будет Гэн полностью утвердиться в качестве главного самца в своём стаде, или же ошибки, им совершённые, приведут к его смерти? Или же умрут оба соперника, и возглавит самок и Йенси Айна? Таковы были вопросы, на которые предстояло ответить стаду. А заодно – выжить. Они и так уже потеряли одного. И их было слишком мало, чтобы продолжать умирать. Они и снялись ради этого с места. Ради того, чтобы выжить. Начиналось их долгое, почти годовое путешествие по Зов-Чуме. По реке Мертвецов. Явление второе – июль. В умеренном поясе прибежища им не нашлось. То другое стадо занимало благодатный уголок, то вокруг, стоило им только обосноваться, начинали рыскать хищники, каждый из которых непременно стадо замечал так быстро, что Юрген с Йенси давали сигнал тревоги, стоило группе только начать есть или утолять жажду. Достаточно быстро они дошли до первого изгиба: здесь Зов-Чума огибала гигантское болото, Нал Тонпа, и проходила неподалёку от земель Внутренних равнин, Де Серры. Здесь начиналась зона Южного тропика – край ещё более суровый, чем тот, откуда ушло стадо Гэна. Особенно летом. Особенно в разгар сухого сезона. В отличие от Патагонии, здесь не было такого количества кустарника, да и грибы стали попадаться значительно реже, образуя маленькие рощицы вдоль берегов Зов-Чумы. Зато давали о себе знать цветковые растения, в эоцене продолжавшие свой затянувшийся поход по завоеванию земного шара. Здесь, в тропиках Южной Америки, они уже начинали готовиться к грядущим изменениям климата, которые грянут в олигоцене. Саванны затерянного континента, пампасы, начинали формироваться именно здесь. Первые цветковые травы, наконец, появлялись, но уже захватывали огромную часть пространства, образуя ковёр на все стороны горизонта. Он не прерывался ничем и никем на километры вокруг. Самым многочисленным травоядным и самым причудливым охотникам здесь только предстояло появиться. В отличие от находящегося в постоянных, хронических поисках стада эоптернозухов. Прийдя сюда, они нашли, казалось, идеальное место: вокруг не рыскали хищные птицы, да и грифонов, то и дело появлявшихся с намерениями утащить детёнышей, не было видно. К тому же, напомнил о себе старый союз, сложившийся ещё давным-давно, во времена раннего палеоцена. Под свою защиту их взяли давние знакомые из отряда андогулят. Потомки пропиропробосциусов, пиропробосциусы собственной персоной. Они, так же, как и их предки, активно пользовались зорким зрением крокодилов, а также их «шестым чувством» - сверхчувствительностью к наземным вибрациям. Сами же предоставляли высокий рост, развитые обоняние и слух. Выглядели они похожими на элефагираксов будущего, но при этом, конечно, родственниками оным никоим образом не являлись. При детальном рассмотрении это обнаруживалось. Разве что хвост оставался всё тем же. Однако становились заметны различия в строении туловища. Оно по отношению к размерам всего тела было слишком уж поджарым, недостаточно массивным. Ноги не являли собой тех колонн, которыми они будут у гигантов будущего. Шея, у элефагираксов практически отсутствующая, у пиропробосциусов Piroproboscius major была всё ещё заметна. В глаза бросались, разумеется, и уши, ещё совсем маленькие, имевшие вполне обыкновенные в сравнении с другими млекопитающими пропорции. Хобот не был чересчур длинным, он очевидно находился в ещё зачаточной стадии своего развития. Но уже был значительно более толстым, к концу изгибаясь причудливым крючком с ноздревым расширением. Бивни также не отличались крупными размерами, будучи ещё не сильно больше резцов. Сама голова по пропорциям была приблизительно схожей с таковой у элефагиракса. Зато совершенно не было сходства в размерах. Пиропробосциусы были ещё слишком маленькими – в высоту они едва превышали два метра, в длину – пять, а весили под семьсот килограммов. Но даже этого, само собой, уже хватало, чтобы обеспечивать себе защиту от большей части хищников, в том числе, например, карниаргенторнисов и их более прогрессивных родственников, которые уже начали проникать в этот край. Увеличившийся по сравнению с предком размер мозга позволил создать систему коллективной безопасности стада, и хотя до эффективной обороны здесь было ещё очень и очень далеко, первые шаги в этом направлении уже были сделаны, и, вполне возможно, со временем эти андогуляты сумеют по-настоящему постоять за себя сообща. Пока что они могли только отгонять только самых мелких охотников, с чем прекрасно справлялись в одиночку, зато не справлялись бы эоптернозухи, мирно щипавшие траву в окружении больших братьев, иллюстрируя собой фаунический альянс, начавший складываться на большей части земного шара – потомки синапсид и самые прогрессивные из настоящих рептилий образовывали тандем, покорявший любую природную зону, любое пространство. Млекопитающие, крокодилы, тиранноорнитиды уверенно шагали по планете бесчисленным многообразием своих форм. Но кое-где они встречали сопротивление. Давным-давно скрылись в глубине рек вастобоа, но другое местное чудовище, порождение радиоактивных бурь начало палеоцена, жило и процветало. Более того – оно даже оказалось способным оказать завоевателям всего и вся отпор, значительно изменив тактику охоты. Высокая растительность ему только помогала в этом. Особенно кустарники, которых практически не было на территории Де Серры, и исключением тому была лишь территория близ Зов-Чумы. Стада пиропробосциусов и эоптернозухов вместе паслись, поглощая прибрежную растительность и периодически её запивая. Прохладное утреннее солнце ещё не начало испепеление окружающей среды. О том, что оно могло это сделать, напоминало то, что Река Мертвецов значительно обмелела, превратясь из огромного рукава в тоненькую, но не пересыхающую ни при каких условиях ниточку. А ещё – окрашивание травяного ковра в жёлтый оттенок. Всё то небольшое количество зелени, что ещё оставалось здесь, поглощалось сейчас бесчисленными группами травоядных, всё ближе подходивших к берегам. Совсем немного оставалось до критического момента, когда всем придётся есть сухостой – или умереть. В который уже раз за историю Сварога рай на поверку оказывался самым настоящим адом. Но главный истязатель на место ещё не прибыл. Неподалёку зашевелились кусты. Мирно пасшийся Юрген, чья голова на некоторое время высунулась над ковром, издал испуганный звук, наполовину ржание, наполовину блеяние. Он поднимал тревогу. Пиропробосциусы затрубили в хоботы, теснясь друг к другу. В этот момент сбой дал их союз с крокодилами. Следили за охотниками все. Оборона велась по принципу «каждый сам за себя». В этом не было ничего удивительного. Каждому виду нужно было заботиться о детёнышах. Млекопитающие отошли к воде, тесня крокодилов к грибам и кустам, из которых тем уже грозил неведомый и страшный охотник. Легендарный монстр Де Серры. Монстр, который отнюдь не являлся тем безмозглым убийцей, кем мог показаться на первый взгляд. Он, разумеется, услышал, что была поднята тревога, и что его обнаружили. Вполне естественно, что тактика была изменена. Неподалёку послышался плеск, на который не обратил внимание ровным счётом никто, разве что травоядные на противоположном берегу, устремившиеся вдаль от водоёма. Крокодилов теснили всё дальше в густые заросли, обрекая на смерть, но на деле, как выяснилось, спасая. Показавшаяся на воде рябь вызвала подозрение даже у Гэна, который не знал, куда вести стадо – пытаться всё же скучковаться с андогулятами, или же бежать, руководствуясь незабвенным правилом «авось, пронесёт», сквозь кустарник. Юрген колебался вместе с ним. Он чувствовал, что опасность вот-вот обрушится, но не знал и не мог знать, даже чувствовать, откуда она им грозила, откуда долже был появиться убийца. А появился он, откуда не ждали. Не ждали пиропробосциусы. Послышался грохот воды, и монстр вырвался из своего укрытия, вцепившись тремя головами в самого крупного самца стада млекопитающих, крепко схватив его и утащив под воду за несколько секунд. Ещё около минуты продолжалась борьба, но вскоре затихла и она. Метагидра – а это была именно она – выплыла на противоположном берегу, принявшись за поглощение утопленной жертвы. Стадо млекопитающих испуганно двигалось в сторону от трагедии, подальше в саванну, где они намеревались переждать этот шок. Крокодилов же и след простыл. Их вновь изгнали из места, которое им казалось до того идеальным. Они вновь были вынуждены искать себе новый укромный уголок, продержавшись в старом едва ли более недели. В этом краю густых трав и чудовищных гексаподов им места не было. Нужно было уходить. Преследуемые постепенно исчезавшим кровавым пятном, которое оставила им на прощание монструозная гексалацертина, они продолжали свой путь по сухостою вдоль всё сильнее сужавшейся Реки Мертвецов. Засуха входила в свою окончательную, финальную стадию, убивая, казалось, всё живое. Пускать своё стадо в путешествие в такое время стало второй ошибкой Гэна, которая вытекала из первой. Второй – но не последней. До конца сухого сезона оставалось ещё несколько недель, и ещё несколько раз он будет пытаться причалить к тихим берегам, но всё будет безуспешно. Вокруг будет только смерть, ибо такова уж природа Зов-Чумы, ибо таковы её страшные плоды. Эоптернозухам ещё только предстояло познать всю их горечь.
Медведь_жив!: Явление третье – октябрь. Становилось прохладнее. Но отнюдь не потому, конечно, что жара ослабевала свою смертельную хватку в тропиках Де Серры. Отнюдь. Просто эоптернозухи, подобно многим более благоразумным животным до них, продолжили свою миграцию вдоль берегов Зов-Чумы. По пути их ждало множество опасностей, и смерть пиропробосциуса была отнюдь не последней потерей, которую живая природа понесла на их глазах. Самой страшной стала гибель Айны, которой не простила малейшую беспечность метагидра, чей вид стал самым настоящим злым роком для стада. И поделать с этим они не могли ровным счётом ничего. Они могли только двигаться дальше. В сентябре жара начала понемногу спадать. Но огромной радости эоптернозухам это так и не пронесло. Они уже покидали Де Серру, когда от молний первых гроз разгорелся страшный, всепоглощающий пожар. Такие были отнюдь не редкостью на Внутренних равнинах, но не имевшее с ним опыта ранее стадо, естественно, просто растерялось. Инстинкты подсказали в тот день Гэну, что нужно было всего лишь бежать, и бежать как можно быстрее. Издав сигнал тревоги, обычно возвещавший о том, что рядом находился хищник, а именно три коротких свистка, он повёл стадо за собой на максимальной скорости, на которой только мог. И, надо заметить, им даже относительно повезло. Ветер дул им в морду, а это, в свою очередь, могло значить только то, что он сдерживал набравший скорость огонь. Два воздушных потока, две стихии столкнулись, а впереди них, спасаясь, бежали миниатюрные на их фоне животные, ничтожные по сравнению с силами неживой природы, что решали вопрос об их жизни и смерти здесь и сейчас. Юрген с Гэном шли впереди всех, не останавливаясь ни на секунду, всё ближе подводя стадо к реке. Ветер переменился, и дул уже им в спину. А это значило только то, что природа показала большим пальцем вниз, вынеся жестокий вердикт стаду эоптернозухов: скоропостижная смерть. Выбор у них был невелик: умереть в пасти у метагидры, утонуть или же погибнуть в пламени пожара. Но если первое и второе были только гипотетическими вариантами развития событий, то третье было слишком реальным, чтобы не бояться его более всего остального. Языки пламени подходили всё ближе, жар от них уже лизал щёки эоптернозухов, стоявших на отмели, также заросшей сухостоем. Делать было нечего. Опыт, нажитый годами, подсказал Юргену, что выбора у них никакого не было. Старый самец прыгнул в воду. За ним без колебаний последовали признававшие его авторитет Йенси и ещё одна молодая самка, последняя оставшаяся из тех, что в предыдущий брачный сезон позволяли старому вожаку спариться с собой. Гэн же медлил. Недолго, правда; огонь быстро вынудил его принять правильное решение. Он прыгнул в воду так же, как несколькими минутами ранее это сделал его соперник. Это было смертельное промедление. Из-за него они потеряли ещё одну самку, которая сгорела заживо и, прыгнув в воду, горя, истлела. Мимо стада проплыл лишь изуродованный труп. Очередная ошибка Гэна, который, казалось, делал всё правильно, не принимая никаких поспешных решений, привела к потере родича. Когда эоптернозухи, наконец, выплыли из Зов-Чумы через несколько сотен метров, он инстинктивно почувствовал, что его не поддерживают. Две самки всё ещё держались рядом с ним, но прыгнувшие в воду вместе уже в открытую показывали, что если ещё раз альфа-самец проявит свою некомпетентность и неопытность, ему уж точно не видать поста вожака, как собственных ушных отверстий. Для узурпатора начиналась самая тяжёлая пора в его жизни. Пройдя четвёртый изгиб Зов-Чумы, стадо вернулось из огненного кошмара, в который погрузила их Де Серра, в привычную себе действительность прохладных степей у склонов гор. В этот раз их тень не была столь огромной. Это были Андисы, вторая горная цепь Южной Америки. Значительно меньшая по размеру, чем Анды, и не зря называемые жалким их подобием, они тем не менее, своей огромной сенью также производили достаточно сильное впечатление. Эоптернозухи, если б могли совершать сложные умозаключения, даже решили бы, что земля круглая, раз они вернулись практически в то же место, откуда, собственно, и пришли. Только горы здесь были с другой стороны. Но в остальном всё было достаточно похоже. Анды были высокими горами – не чета Великому Азиатскому Плато, разумеется, - но в Патагонии и сопределье их пики не достигали предельных высот, и не были слишком уж выше Андисов, которые здесь, наоборот, обладали своей максимальной точкой. Под их сенью ютилась всё та же фауна, что и в родном доме эоптернозухов. Их путешествие описало полный круг. Они вернулись. Здесь даже нашлась территория для них. Не занятый никем участок реки в самом подножье Иэндзизов, на котором они могли со спокойной совестью расположиться. Это было в сентябре. А в октябре начался брачный сезон. Пора соперничества между самцами. Их по-прежнему было двое. Йенси вступит в пору полового созревания только в следующем году. А пока, в который раз, битва развернулась между Юргеном и Гэном. Около недели она была заочной: кто больше самок привлечёт на свою сторону и кто их больше оплодотворит. У старика была одна, присоединившаяся к нему после случая с пожаром, а альфа-самец за счёт своей силы обладал немногими оставшимися – двумя, быть точным. Он потерял всех остальных союзниц из-за своих же ошибок. А те, что ещё позволяли ему спариться с собой, делали это исключительно из-за его молодости и силы. Гром снова грянул, когда не ждали. Стояло холодное раннее утро. Где-то в дали Ра вставал над пиками Анд, но здесь, в Андисах, раньше полудня ждать его не приходилось. Это был сумеречный мир. Но здесь хотя бы было не так много хищников. Довольствоваться приходилось малым. Серый мир отнюдь не располагал к чрезвычайно романтической обстановке, но для Юргена это было неважно. Сегодня наступал последний день, когда он оплодотворял единственную потенциальную носительницу своего будущего потомства. Та, вдоволь церемониально насопротивлявшаяся неделю назад, его не отвергала. Но вдруг в их идиллию грубо вмешались. Раздался недовольный полу-рык. Гэн бил землю своими лапами, ясно давая понять, что откровенно недоволен тем, что его лишили одной из самок. Старый вожак слез с неё и также принял угрожающую позу. Он пытался решить дело миром. Схватка между эоптернозухами всегда была делом чрезвычайно опасным, и никто никогда не хотел ввязываться в неё. Тем более, что гористая местность отнюдь не располагала к хорошим последствиям для проигравшего. Но альфа-самца это едва ли волновало. Едва ли хоть что-то его волновало, кроме инстинкта продолжения рода. У него оставалась ещё одна самка и гораздо более слабый соперник, который вдруг решил посягнуть на его собственность. И эту собственность необходимо было отнять, не считаясь никоим образом с её собственным мнением. Поковыряв землю полукоготками-полукопытцами, они оба подсознательно пришли к выводу, что мирно это дело решаться отнюдь не собирается. Делать было нечего. Гэн бросился в атаку. Юрген, почуяв, что ничего хорошего ему не светит, принял оборонную стойку, как можно сильнее вцепившись задними лапами в землю и, встав на них, принял первый удар альфа-самца, прыгнувшего на соперника. Взаимное недовольство, что преследовало их взаимоотношения на протяжении последних лет, наконец, переросло в открытый конфликт. Мятежом назвать это было трудно. Подними его Йенси, это был бы другой разговор. Но это сделал Юрген, отказавшись отдавать самку без сопротивления. Это был конфликт за власть в заведомо ущербной её форме – двоевластии. Но соперники едва ли об этом знали или даже догадывались. Им было важно другое. Они наносили друг другу удары. Уже не передними ногами. Это работало только в самом начале схватки и только для нападавшего. Провалив эту фазу, Гэн перешёл к традиционному методу борьбы. Они бились шеями, периодически приподнимаясь на задние лапы и пытаясь оттолкнуть соперника, прогнать с территории, на которую заявляли свои права. В этом состязании никто не одерживал вверх. Юрген долго терпел и быстро сдавался в прошлые брачные сезоны. Но в этот раз у него было кое-что, за что он ещё мог сражаться. У него была самка, у него был тот же Йенси – маленькое стадо в стаде. Отдавать их ему не позволяли прежде всего инстинкты собственничества, зародившиеся в нём после того, как троица вместе прыгнула в воду, спасаясь от пожара. Пробудилось в нём и чувство лидерства, ушедшее с тех пор, как его победили в прошлой схватке. Он почувствовал за собой поддержку, почувствовал, что если выложится, то у него будут шансы продолжить свой род в многократно большем количестве, нежели даже раньше. Появился шанс даже на то, что он вновь сумеет стать альфа-самцом. Вот только у Гэна было на этот счёт своё «мнение». Он бился жёстко. Его борьба с Юргеном была слишком уж долгой, чтобы жалеть старого самца. Положить конец ей следовало здесь и сейчас. Поставить в годовом открытом противостоянии точку. А заодно – и во всём их соперничестве, которое слишком сильно подзатянулось. Альфа-самец теснил вожака в сторону реки. Внизу шумел бурный поток: здесь Зов-Чума уходила в открытый океан, спускаясь в него под Андисами. А горы, напротив, всё возвышались. Место сражения представляло собой каменистый обрыв, очень узкий. Юрген использовал его в качестве наблюдательного постамента, возвышавшегося над предгорной равниной, с которого высматривал хищников: не появился ли кто? Не решил ли какой-нибудь карниаргенторнис из тех, что ещё водились в этих краях, полакомиться кем-нибудь из стада? Сегодня тут было тихо. Лишь два сражавшихся друг с другом самца эоптернозуха нарушали общую мирную картину. Гэн подталкивал Юргена всё ближе к постаменту. Тот не сдавался, продолжая биться до последнего, хотя шансов у него, в общем-то, не было. Альфа-самец был гораздо, гораздо сильнее его физически, и вот-вот должен был это своё преимущество реализовать. Вот только в отличие от него, вожак этот постамент знал, как свои пять пальцев. Он не раз здесь оступался, и сейчас, оглядывясь, аккуратно лавировал между опасных камней. Чего нельзя было сказать о шедшем напролом Гэне, твёрдо намеренном покончить со своим соперником в этой их последней схватке. Юрген достаточно быстро оказался на вершине обрыва. В одном шаге от смерти. Молодой самец готовился к своей финальной атаке. Он встал на две лапы, готовясь нанести последний удар, но тут произошло непредвиденное. Он оступился, поскользнулся на камне и потерял равновесие. Это была смертельная ошибка, замкнувшая всю череду промахов, которые он успел совершить за этот долгий год. Череду, начавшуюся с того, что он повёл стадо сюда. На свою же, можно сказать, погибель. Ибо Юрген, воспользовавшись моментом, нанёс ему удар шеей. Нацеленный на то, чтобы повалить соперника, победить его, отвоевать право на самку. Но место было слишком узкое, чтобы падать куда-то, кроме пропасти. Звуки траура по себе, звуки смерти, заглушились бурным течением Зов-Чумы. Юрген, избавившись от соперника подобным образом, неожиданным даже для себя, очнулся от того, что они потеряли альфа-самца, достаточно быстро. У него была самка и было незаконченное дело, столь грубо покойником прерванное. Можно было продолжать размножаться. Можно – и даже нужно. Неопытность Гэна привела к слишком большому количеству потерь. Сегодня он сделал последнюю ошибку, и река Мертвецов потребовала с него последней дани – его собственной жизни. А теперь ней наставала пора возвращать долг стаду. Период смерти закончился. Наступал период жизни. Эпилог – декабрь. Зов-Чума заканчивала свой путь под Андисами. В нескольких тысячах метров над тем местом, где месяцы тому назад проплыл труп молодого самца эоптернозуха, находилось ещё одно прибежище для фауны и флоры, изолированное от сурового внешнего мира. Оно совершенно отличалось от того, что мы наблюдали в Андах. Здесь было очень мало грибов. Здесь практически отсутствовали споровые растения, лишь несколько папоротников периодически попадались, да и тех можно было найти в основном в подлеске. Зато уж кому здесь было раздолье, так это, конечно, голосеменным. Они изобиловали здесь так, как изобиловали разве что в далёкой отсюда Евразийской тайге. С той лишь разницей, что здесь процветали гингковые, занесённые в Южную Америку океанскими течениями ещё в мезозойскую эру, а теперь сохранившиеся лишь здесь. Среди них было много хвойных, но это, преимущественно, был только один вид – иэндзизийская сосна, Ceno andicica, двадцатидвухметровый колосс с широкой кроной, одно из самых крупных растений этого леса. Здесь обитало великое множество странных и удивительных существ. Как реликтовых, так и появившихся совсем недавно. В ту пору, когда Иэндзизы уже пытались посоперничать с Андами за право самой крупной и самой длинной цепи Южной Америки, в чём с треском проиграли. Зато едва ли проиграли по разнообразию видов. Сокрытая Долина, была одним из самых великолепных мест в этих горах. По площади она была не слишком большой, и формировалась там, где вулканическая активность, не утихшая ещё здесь, создавала обогрев земли на относительно плоском плато, а вода попадала сюда или снизу, от испарений, бывших прощальных подарком Зов-Чумы, или же сверху, будучи продуктом таяния ледников на окрестных пиках. Множество речушек стекало в огромное озеро посредине Долины, своеобразное маленькое море, по размерам сравнимое с Байкалом, которому ещё только суждено было возникнуть. Вытекала из него только одна, да и та – подземная, пробившая себе путь сквозь скалы Андисов и срывавшаяся с огромной высоты прямо в Атлантический океан. Окружал этот озеро сумрачный, таинственный, древний лес, напоминавший об эпохе динозавров, в те времена, когда цветковые ещё не начали свою экспансию и не приступили к завоеванию мира. Животные здесь обитали соответствующие. Совершенно необычные. Те, которым, как казалось, уже не была места в кайнозое. Но и те, которым здесь наоборот, было самое место. А они, почему-то, оставались здесь, в этой странной обители реликтов, среди тех, кого на голову опережали, но с кем всё одно были вынуждены сосуществовать. Тяжёлой и неказистой была жизнь этих бедолаг, которым ещё очень нескоро должен был предоставиться шанс показать себя внизу, под склонами этих гор. Пока же приходилось жить здесь. К озеру выбежало маленькое, странное существо. В длину оно не достигало и двадцати сантиметров, а весило, наверное, граммов четыреста максимум. Оно было очень похоже на невероятно крупную то ли мышь, то ли вообще землеройку. Голый хвост, маленькие, но удивительно проворные лапки, тело, расширявшееся по направлению от переднего пояса конечностей к заднему. Крошечная, почти незаметная шея. Удлинённая голова с вытянутой челюстью с горошиной носа на конце. Большие глаза. Острые зубы. Кто же это? Вполне очевидно, что млекопитающее: об этом говорило то, что существо было покрыто шёрсткой, а не перьевым покровом, чертой крокодилов и тиранноорнитид, пытавшихся походить на зверей – того же нашего знакомого древнего ленивца Анд. Точный вывод позволил сделать карман на животе. Это было примитивное сумчатое. Древний кошачий опоссум, Profelissopossumus antica. К водопою пришла самка, спустившаяся сюда со вполне очевидным намерением вдоволь напиться воды после дневного сна. Её рыжая шёрстка освещалась закатным солнцем, возвещавшим о входе Долины в зону сумерек, в зону относительной темноты. Андисы, конечно, были всего лишь подражателями Анд, но раздражать быстрыми закатами и медленными восходами умели определённо не хуже. Особенно жителей скрытых долин. Длинных, но не слишком широких. Профелисопоссум пил воду, ничего не подозревая, как вдруг из кустов показался охотник. Он передвигался на вытянутых, высоко поднятых ногах. Тело его было продолговатым и поджарым, хвост держался параллельно земле. Шея была отчётливо видна, но, конечно, не сравнима с таковой у тех же эоптернозухов по длине. Хотя мышцы её, поддерживавшие челюсти, были достаточно развиты. Особый интерес представляла голова. Приподнятые глазницы, ярко выраженные надбровные дуги. Жёлтые, начинающие сдвигаться ближе друг к другу, формируя почти бинокулярное зрение, глаза. Удлинённая и более широкая, нежели у всех родственников челюсть. Крупная черепная коробка, таившая достаточно сложный головной мозг. Длина около семидесяти сантиметров, рост в холке под двадцать пять, вес чуть более двух килограммов. И всё это мчалось в сторону самки профелиссопосума, пока та, не подозревая, лакала добычу. Мчалось практически галопом. Едва ли, конечно, это покрытое серым оперением, больше походим на шерсть, существо, по грации могло сравняться с лошадьми. Но красота в этом случае едва ли была важна. Здесь было важно совершенно другое – скорость. А скорость хищник развивал достаточно высокую, чтобы, промчавшись по уже начавшему остывать в разреженном воздухе песку и подняв пыль, в финальном прыжке вцепиться профелиссопосуму в хребет, поднять его и начать трясти, буквально выбивая из него остатки жизни. Закончив, бросил на землю и одним укусом перегрыз горло. Млекопитающие получили важный урок: невнимательность в этих горах подчас стоила именно настолько дорого. Охотник же принялся за поедание своей добычи. Достаточно тщательное: он разгрызал и практически жевал свою еду зубами, которые в кои-то веки, как и у его жертвы, начали проходить дифференциацию. Однако первый из себекусов, Prosebecus procimus, был из тех немногочисленных учителей, что имеют дурную привычку забывать об уроках, которые сами и преподают. Он не взял добычу и не отошёл с ней от воды, быстро разносившей запах крови по всему озеру, а принялся за поедание, что называется, на месте преступления. Это было очень неразумно с его стороны. Ведь он не был настолько крупным, и жил отнюдь не в стае, как его далёкие потомки, хищные наземные крокодилы Южной Америки, чтобы со спокойной совестью обедать на берегу. Беспечность для недоминирующего охотника – не самое лучшее качество. И наш себекус получил возможность в этом убедиться. Он уже почти доедал свою добычу, когда по воде рядом с ним пошла рябь, а озеро вокруг подозрительно заволновалось. Слишком подозрительно заволновалось. Это был первый и последний звонок для него, оповещавший о том, что опасность была слишком близко, и что пора бы бросать свою заслуженную добычу, а не обдирать с костей последние кусочки мяса, стараясь урвать лишние пару грамм драгоценных протеинов. К сожалению, крокодил именно этим и занимался. И тем самым ставил длинную и красочную роспись на самом страшном метафорическом документе в жизни любого живого существа. Своём собственном смертном приговоре. Когда же он, в конце концов, забеспокоился, было уже слишком поздно. В нескольких метрах от берега толща воды разверзлась, и появился палач собственной персоной. Древнее чудовище, которое, казалось, должно было приказать долго жить ещё в конце мезозоя, с падением метеорита. Но здесь, в горах, изолированных от внешнего мира, оно выжило. Всё, что увидел прасебекус, была огромная, длинная, семиметровая шея, державшая маленькую голову с не слишком большим мозгом. Зато зубы в челюсти у этой головы были острые, словно десятки маленьких кинжалов. И после молниеносного движения в этой челюсти оказался уже крокодил, в мгновение из охотника превратившийся в добычу. Волна, порождённая туловищем-бочонком, забрала в озеро и обглоданную почти до костей на последнем пиру хищника-неудачника тушку профелиссопоссума. Сам же охотник, вместе с хвостом достигавший в длину тринадцати метров, начал медленно разворачиваться при помощи двух пар сильных ласт. И очень скоро его тело, весом в две с половиной тонны, скрылось под водой, сливаясь своей чернотой с тёмной синевой гигантского озера. Озера, которое будущие первооткрыватели назовут Неассихал, «дом владычицы». А реликтовый плезиозавр получит ласковое имя Несси, сам же вид, в его честь, будет назван криптонесси Kruptonessi magnificiensis, и станет одним из самых примечательных живых существ Южной Америки, как и вся экосистема, в которой он обитает, станет одной из её визитных карточек, своего рода достояний. Пока же было достаточно того, что на этот день чудовище, которое долго ещё будет пугать хомозухов, было сытым и довольным. На дне лежал мёртвый профелиссопоссум. Никому не нужный, никем не подбираемый. Редкость для этого мира, на самом деле, где падальщиков хватало всегда. Но поскольку таковых не наблюдалось уже несколько минут – очевидно, их распугал криптонесси – то в дело решил вступить утилизатор никому не нужных останков. Старый-старый знакомый палеонтологов Сварога, самое таинственное существо, когда-либо жившее на планете, чью загадку не удалось разгадать буквально никому. И всё, что было о нём известно, - девяностосантиметровый след, пронизывавший геологическую летопись от кембрия до голоцена, весь фанерозой стремившийся запутать лучшие учёные умы. И две маленькие-маленькие лапки, которые забирали себе всё, что не пригождалось жителям поверхности. Как, например, сейчас. И вновь, забрав себе добычу, таинственный сапрофаг ускользал в стремительно темневшей воде. День в Сокрытой Долине подходил к концу. Как, впрочем, и наше путешествие по Реке Мертвецов. Зов-Чуме, породившей множество удивительных видов, которым в будущем суждено решать судьбы жизни на Свароге. Зов-Чуме, легендарным вратам цикла жизни и смерти. А вместе с ней – и по всей Южной Америке эоцена. Мы вынуждены идти дальше. Нас ждёт ещё один удивительный континент Нового Света. Северная Америка, где в это время происходят важнейшие эволюционные процессы. Нас ждут будущие доминирующие хищники многих экосистем Сварога и цари зверей на большей части его континентов. Креодонты. Время, вперёд!
полная версия страницы