Глава 10. Лес постоянной охоты.

Форум » Цикл "Красное на чёрном" » Глава 10. Лес постоянной охоты. » Ответить

Глава 10. Лес постоянной охоты.

Медведь_жив!: Север Пангеи, 230 млн лет тому назад. Ранний триас, эта краткая пауза между двумя катастрофами – пермским и, собственно, позднетриасским вымираниями, сумела подарить Сварогу, помимо большей части своих впечатляющих, но обречённых новичков, а также грядущих ветеранов эволюционных сражений, вечное и непреходящее. Память о себе, которая сохранится не просто спустя годы, века или даже тысячи лет. Она просуществует сотни миллионов лет, как просуществовал, например, такой сомнительный (сомнительный, по большей части, для хомозухов) дар карбона, как тараканы. С той лишь разницей что этот дар гораздо заметнее и гораздо сильнее впечатляет, нежели одна конкретная группа живых существ, какой бы запоминающейся она ни была. Ведь этот дар – дом для множества видов живых существ, пристанище для реликтов и колыбель для не окрепших ещё в борьбе. Ведь этот дар в грядущем станет самым большим лесом, когда-либо существовавшем на Свароге. Ведь этот дар и есть самый большой и величественный лес. Ведь этот дар – царица лесов. Необъятная, загадочная, огромная. Тайга. В раннем триасе она ещё только зародилась, и не обрела многих отличительных черт. В том числе, своего размера. Не было условий для этого. Единственным доступным местом для существования её был север суши, север единственного континента Пангеи. Это была территория бывшей Ангариды, в далёком будущем ставшая Сибирью. Сибирью, которая определённо будет иметь право гордиться тем, что на её территории произрастает самый древний лес в мировой истории. Здесь, практически за Северным полярным кругом, не было места обычным голосеменым растениям, как не будет в далёком будущем места для цветковых деревьев. Здесь выживали самые приспособленные. Те, кому суждено стать лицом, визитной карточкой этого леса. Это, конечно, хвойные. Они появились совсем недавно, в середине перми, в конце одного из первых всемирных похолоданий. Появились – и достаточно быстро были оттеснены иной флорой в конце предыдущего периода сюда, в самый неблагодарный в те страшные дни край. В край вулканов, где ежедневно каждое растение вполне могло быть накрыто слоем базальта и лавы, которую огнедышащие горы выбрасывали каждый день: настолько образование Пангеи усилило геологическую активность планеты. Но они каким-то чудом выжили здесь, и когда время великой засухи на Свароге прошло, когда жизнь победила, наконец, не-жизнь, развились в многообразие форм. К ним присоединились и грибы, вечные колонизаторы, вечно находившиеся в поисках места, где можно было бы поселиться и начать фотосинтезировать. Вскоре в чащах завелись немногочисленные и маленькие, особенно на фоне гигантов карбона, споровые – преимущественно то были хвощи и папоротники, плауны остались лишь по берегам рек. Попадалась пара-тройка и других голосеменных, но преимущественно в южных районах, там, где хвойным ещё можно было составить эффективную конкуренцию. Да, хвойных здесь было много – значительное количество видов, которое, тем не менее, имело тенденцию к сокращению, но увеличению числа особей и ареала распространения. Конкуренция шла не на жизнь, а на смерть. Из-за этого пейзаж был пусть и привлекательный, но слегка однообразный. В равной степени это же касалось и живой природы. Лишь немногие выживали здесь. За некоторыми из этих героев мы и сможем понаблюдать в нашем путешествии по раннетриасской тайге. Сентябрь. В лесу тишина. Никто не издаёт ни единого звука. Всё словно затаилось в ожидании какой-то грандиозной бури, которая вот-вот должна была разразиться. Хотя Ра пред полуднем был на удивление ласков и милосерден. Было прохладное осеннее утро. Лучи светила согревали, давая возможность избавиться от утренней дрожи после сковывавшей всю ночь дрёмы: спать жизнь ещё не научилась. Это был словно последний подарок в году. Очень скоро небо должно было затянуться тучами и пролиться на землю дождём. А вскоре и вовсе потемнеть на несколько месяцев: полярную ночь, даже тёплую, никто ещё не отменял. Но не сегодня. Сегодня лучи безо всяких трудностей пробивались сквозь разреженные кроны хвойных и освещали подлесок. Утренний туман, возникший от перепада температур, уже рассеивался, и видимость в лесу была уже вполне хорошей. И если кто и создавал большую тень, то отнюдь не дождевые облака, а грибы, что своими шапками поглощали лучи. Но редкий гриб переносил тогда столь суровые условия, которые в голоцене покажутся манной небесной, а потому их здесь всё ещё было очень и очень немного, и подлесок в изобилии получал свою долю тепла Ра. Зашевелился кустарник. Шорох не был сильным, и становилось очевидно, что существо, сновавшее в нём, едва ли было крупным. Скорее, это был какой-то мелкий обитатель тайги, охотившийся в отсутствие хищника, способного перекусить им самим. На открытое пространство и вовсе выскочил отнюдь не тот, кого мы ожидали. Достаточно крупный таракан, сантиметров семь в длину, в панике носился туда-сюда, будто ужаленный. Причина тому становилось ясна даже при поверхностном взгляде на его несчастную левую заднюю ногу. Её там не было. А, как рассказал бы вам любой житель любого города, что имел дело с проникавшими в своё жилище существами, теми же лондонрочами – британским видом эпохи голоцена, подбитый таракан опаснее идушего на таран самолёта, ибо за свою жизнь цепляется ещё яростнее, и своими странными, круговыми движениями, более всего похожими на агонию, способен напугать даже достаточно крупных хищников. Не исключением был и наш новый знакомый, древний таёжный таракан, тайроуч, Tairoachus archeos. Зелёным пятном он метался по сторонам, то уносясь от зарослей, из которых выбежал, то приближаясь к ним. Он явно бежал от охотника, который и нанёс ему не только физическую травму, если в случае таких существ, как тайроуч, вообще можно было говорить о травме моральной. Сам хищник, впрочем, появляться не спешил. Он следил за своей жертвой из кустов, выжидая подходящий момент для броска. Не к чему было прыгать, расходуя лишнюю энергию, если конкурентов вокруг не было и в помине, а таракан после промаха мог и вовсе сбежать от него. Уж что-что, а бегали эти существа отменно. Провоцировать хоть одного из них на проявления подобной прыти не хотелось ровным счётом никому. Если уж смерть – то либо мгновенная, либо подобная вот такой вот изощрённой пытке, которую проводил загадочный преследователь, двигавшийся, шевеля ветками папоротника, всё ближе и ближе к таракану, который пытался удалиться всё дальше и дальше, но в своём безумии от болевого шока не был способен сделать это. В конце концов, насекомое стало понемногу выдыхаться. Но вместе с тем и приходить в себя. Двигалось оно уже гораздо медленнее, нежели раньше, однако и некая инстинктивная осмысленность в этих движениях уже начинала проявляться. А это был прямой сигнал охотнику, что если он будет ещё медлить, то непременно получит отверстие раковины триасоркитекта, а не жертву. И действительно, вскоре таинственный хищник инстинктивно решил, что пора бы уже заканчивать с этим представлением, которое он устроил сам для себя, и приниматься за более насущные дела. Например, поимку добычи. Он выпрыгнул из зарослей быстро и внезапно, в тот самый момент, когда бедняга-таракан уже почти успокоился и начал активно от кустарника отползать. Выпрыгнул стремительно и с точным, почти филигранным расчётом. Правая лапа его острыми когтями вцепилась в ногу тайроуча, а левая прижала голову. Вытянутая голова с большими глазами, длинной челюстью, в которой зубы уже прошли значительную дифференциацию, на клыки, резцы и остальные, не приспособленные пока ещё для жевания, но и явно отделявшиеся от двух первых типов, укусила насекомое за спину, ломая хитиновый скелет и добираясь до внутренностей, которые охотник сразу же и сглонул. Следом тоже самое было проделано с головой таракана, его ногами, а затем хищник принялся за тело, когда то, ещё бившееся в агонии, не могло просто так взять и выскочить из его смертельных объятий, да ещё и умереть где-нибудь в зарослях неподалёку, чобы стать чей-то чужой жертвой. А пока он этим занимался, мы могли бы разглядеть его повнимательнее. Это определённо был синапсид из группы маммалиаморфов. От него уже было недалеко и до полноценных первых яйцекладущих млекопитающих. Он даже по строению тела не слишком-то отличался от них. Туловище его было продолговатым, не массивным. Ноги находились в практически вертикальном положении – очевидный признак прогрессивности. Хвост при беге двигался вправо и влево, помогая балансировать. Окрашено насекомоядное было в серо-зелёный цвет, подражающий окружающей среде. В длину оно было около тридцати сантиметров, а весило порядка килограмма. Шерсти, которая станет визитной карточкой большей части его потомков, на нём ещё не было, кожа была практически голой. Лишь маленькие сверхчувствительные волоски покрывали края морды – это были вибриссы, предтечи в равной степени что усов, что волосяного покрова. Звали это существо тарбодонтом Tarbodontus minimus. Перед нами – самец, сравнительно крупный. Но лишь для своего вида. В этой древней тайге он не принадлежал даже к классу хищников среднего размера, не то, что крупного. Следовательно, задерживаться было нельзя, а вот поглядывать наверх – попросту необходимо. Ведь уж где-где, а здесь опасность таилась повсюду. И в особенности на деревьях. Раздавшийся неподалёку шум удачливого сегодня охотника спугнул. Он скрылся в противоположном направлении от потенциальной угрозы. На самом деле, ему уже давно пришла пора убежать отсюда. Во-первых, не стоило привлекать чрезмерное внимание, стоя на открытой местности. А во-вторых, несмотря на то, что таракан был всего лишь в четыре раза меньше его, добычей он был на один зубок. Сытным завтраком, но не более того. Квазитеплокровному существу, такому, как тарбодонт, определённо нужно было больше еды. Значительно больше. Благо, что его день, по сути, только начинался. Но время не стояло на месте, и каждая лишняя секунда была критически ценной для насекомоядного. А потому необходимо было продолжать поиск. В противном случае, его бегство не имело никакого смысла. Пришедшее на место недавнего преступления существо отнюдь не было одним из тех нескольких местных хищников, что представляли опасность для «малютки»-тарбодонта. Напротив, оно бы даже могло невольно защитить его, если бы он находился рядом. Это был травоядный колосс древнего хвойного леса. Близкий родственник маммалиаморфов. Пять с половиной метров в длину. Два метра в холке. Около семиста пятидесяти килограммов чистого веса. Толстый, короткий хвост. Бочкообразное громадное туловище. Полуприподнятые колонноподобные ноги. Короткая массивная шея. Морда с огромными скулами. Глаза, смотрящие по бокам. Зубы, проходящие дифференциацию. Челюсть, в которой уже заметны черты, которые позволят далёким потомкам этого существа уметь жевать растительную пишу. А всё это вместе называлось дендродонт Dendrodontus magnificus, и медленно передвигалось по подлеску, уничтожая растительность на своём пути, благо, что в условиях относительно частых дождей зелени было всегда вдоволь. Нельзя, конечно, было назвать дендродонтов бездумными машинами поглощения, всё же мозг у них был отнюдь не самый примитивный, особенно среди травоядных, но до уровня развития того же тарбодонта им, несмотря на близкие родственные связи, было далековато. В доказательство этому можно было привести то положение, что они преимущественно смотрели по сторонам, вперёд и назад, совершенно забывая порой про верхушки деревьев, поглядывая на них, наверное, раз в пару часов, да и то, если оттуда послышится какой-то странный звук, который уж точно должен был их обеспокоить. Для взрослой особи это было вполне оправданными действиями, разумеется. С молодняком было чуть тяжелее, ибо на них охотники находились всегда и отовсюду. С возрастом те, что наверху, отсеивались, и на них можно было не обращать никакого внимания. Но те, что жили на земле, представляли угрозу всем поголовно – и детёнышам, и молодняку, и почти взрослым, и старым особям, и даже крупным самцам в, что называется, расцвете здоровья и сил. Ибо были одними из самых крупных наземных хищников планеты нескольких последних десятков миллионов лет. К тому же, ещё и одними из самых опасных. В кустах, около которых так мирно пасся дендродонт, затаилась смертельная угроза. Сухопутный мантизавр, Terramantisaurus giganteus. Его сюда привлёк шум, поднятый тарбодонтом и тайроучем. Услышав эту парочку издалека, он быстрым шагом пришёл сюда. Тому, что его не заметили, помогло два обстоятельства. Во-первых, серая окраска. Во-вторых, тело его, достигавшее в длину четырёх метров, было очень низким. В отличие от своей жертвы, передвигался он на согнутых лапах, и от того в холке едва ли превышал семьдесят сантиметров, хотя весил при этом под пятьсот килограммов. Туловище его, хвост и шея, были тонкими, больше похожими на длинные вытянутые колбаски из пластилина, но уж точно не на мускулистую конституцию охотника. Череп у него приобретал полуовальную форму, глаза оставались маленькими. Зато мышцы шеи, начавшие своё развитие ещё у далёких предков, обеспечивали сравнительно маленькой челюсти сильный укус. Один, но достаточно мощный, чтобы стать смертельным. А чтобы не промахнуться, террамантизавр вполне мог применить и своё самое опасное оружие – передний пояс конечностей, «лапы богомола», визитную карточку всего своего класса. Ими он хватал и удерживал сопротивляющуюся добычу, делая это чрезвычайно эффективно, если речь шла о маленьких особях. С крупными приходилось повозиться. С другой стороны, сытный обед всегда стоил больших усилий, которые на него тратились. Вот и сейчас террамантизавр тщательно готовился к нападению. Сначала он подумывал перекусить тарбодонтом, но затем, когда приблизилась куда более заманчивая добыча, переключил своё внимание на неё. Он выжидал, пока дендродонт развернётся к нему боком. Двигаться в присутствии достаточно внимательного в горизонтальной плоскости травоядного было бы как минимум глупо. Хищник замер. Только сейчас очевидна стала невыгодность его позиции: даже подслеповатому дендродонту, во многом полагавшемуся на слух, не составило бы труда заметить его первым после объедания очередного куста, когда они столкнулись бы лоб в лоб. Ситуация становилась безнадёжной. Но террамантизавр не мог просто так сдаться. Инстинкты требовали от него борьбы за еду. Когда обнаружение вот-вот должно было произойти, он, разогнавшись, прыгнул на синапсида. Это даже получилось. Не ожидавший нападения, дендродонт на некоторое время замешкался. Отступление его задержалось, равно как и принятие боевой позы. Это позволило террамантизавру вцепиться ему лапами в холку, а челюстью вцепиться в горло. Но кожа там у синапсида была слишком толстая, нужно было добираться до нижней части шеи. Однако для этого требовалось его повалить. Сделать это было не так просто: дендродонт успел твёрдо вцепиться когтями в землю, упираясь изо всех сил. Он нагнул голову, защищая уязвимую область. Острые зубы террамантизавра вот-вот готовы были прокусить его плоть и содрать кусок кожи, начав добираться до позвоночника. Впрочем, на это должно было потребоваться слишком много времени. Иначе, как в лабораторных условиях, данный опыт не мог быть осуществлён. Чуть-чуть подавшись вперёд, дендродонт сам укусил охотника за одну из средних лап. Взревев от боли, гексапод отпустил его, тем самым, дав шанс уронить себя на землю, да ещё и животом вверх. Здесь вступало в силу главное преимущество синапсида – масса, позволившая столь эффективно и эффектно толкнуть хищника, да ещё и с переворотом. А после своего освобождения дентродонт дал дёру, пока террамантизавр только начинал приходить в себя. Гнаться за звероподобным «богомолоящер» не решился. Он уже потратил значительную часть сил в прыжке. Да и его общая мобильность едва ли компенсировала недостатки согнутых ног. Куда более неповоротливый синапсид не то, чтобы мог дать ему значительную фору. Но скрыться при наличии такой форы для него не составляло никаких трудностей, в этом сомневаться не приходилось. Потрёпанный, хищник продолжил поиск добычи. А невдалеке от другого охотника удирал наш знакомый тарбодонт. Его преследовало существо, лишь немного уступавшее террамантизавру в размере, но при этом опережавшее в скорости и отнюдь не чуравшееся мелкой добычи. Это был наш старый знакомый. Смилогоргонопс, северный вид, Smilogorgonops borealis. Он был чуть больше своего «нового» родственника. В нём было два с половиной метра длины и порядка ста шестидесяти килограммов веса. В остальном он едва ли сильно выделялся при сравнении с «братцем». Всё те же вертикально выпрямленные ноги, поднимавшие тело на шестьдесят сантиметров над землёй – таковы была высота смилогоргонопса в холке. Туловище, которое нельзя было назвать чересчур уж тощим или слишком поджарым, но которое определённо не таило в себе огромных запасов жира. Толстый длинный хвост, активно использовавшийся при беге. Шея, которой далеко было до шей динодира или аквазавра, но которая всё равно была не то, что различима, а очень даже заметна, по длине сравниваясь с тремя четвертями длины головы. Плоская, не слишком объёмная черепная коробка. Глаза, не слишком большие, бесполезные в ночи, но вполне помогавшие удержать добычу в поле зрения на достаточно большом расстоянии днём. Рот с ярко выраженными клыками-саблями, одними из первых, что когда-либо были изобретены фауной Сварога. Остальные зубы при этом лишь совсем немного уступали им в остроте, к тому же, не ломались, когда ими держали брыкавшуюся, пытавшуюся высвободиться добычу, умещавшуюся в челюсти. Такую, например, как тарбодонт. Клыки же при процессе захвата подобной спасала разве что специфическая тактика, используемая смилогоргонопсами, нагибавшимися чуть ли не до земли, да то, что они были меньше максимального расстояния раскрытия верхней и нижней челюстей. Но для того, чтобы им хоть что-то грозило, нужно было жертву сначала поймать. А это являлось отнюдь не настолько простым занятием, как могло показаться на первый взгляд. Наш тарбодонт, палеонтологам Сварога известный как F35891 «Фрогаст», которого сейчас преследовал горгонопсид, был очень опытным беглецом, особенно когда дело касалось его родной территории, на которой в данный момент и происходила эта странная погоня. Он здесь помнил если не каждый кустик, то половину поворотов и некоторое количество выступавших из земли корней гигантских деревьев – уж точно. Как следствие, несмотря на то, что хищник передвигался значительно быстрее, чем он, нагнать Фрогаста у смилогоргонопса совершенно не получалось. Природа насмехалась над ним, словно древнегреческая задача над Ахиллесом. Наглый же тарбодонт ещё и позволял себе совершенно не выдыхаться, искусно и быстро лавируя, уходя от атак смилогоргонопса. На эту парочку обращало внимание чуть ли не половина леса. Испугавшись опасности, на дерево как можно быстрее взобрался протозух Protosuchus dendris. Это был один из первых крокодилов на планете, уже начавший привыкать к тому, что жизнь этого рода в мезозое обещала быть совершенно безрадостной. Массовое вымирание, что некогда стёрло с лица Земли их визави, фитозавров, если и обещало случиться, то в куда более мягкой форме. А следовательно, никто им речные просторы уступать не собирался. В воздухе и без того конкуренция намечалась нешуточная, куда уж крокодилам было туда соваться. На суше все ниши либо уже были распределены, либо, если и должны были перераспределяться, то уж явно не к удовольствию крокодилов. Им практически не оставляли выбора. Либо вымереть здесь и сейчас, сдавшись в борьбе, которую даже начать толком не успели, либо, что было куда лучшим исходом, попытаться перекочевать на деревья. Будучи истинными детьми Эволюции, они, разумеется, решили дать бой миру, что бросил им этот вызов. Протозух, конечно, во многом был ещё обычным примитивным архозавром. Он передвигался на четырёх тоненьких ногах с острыми коготками, помогавшими ему цепляться за древесную кору. Лазал он ещё очень неловко, и де-факто его передвижения ограничивались направлением вверх-вниз на одном конкретном дереве. Взбираться на ветки и, тем более, прыгать по ним, он толком не умел. Длинный хвост в обозримом будущем даже не собирался превращаться в «пятую руку» для этих ящеров. Пока что он был скорее «пятой ногой», утягивая их вниз и уменьшая и без того невысокую скорость вскарабкивания наверх. На тонкой шее держалась не слишком крупная голова, тем не менее, начинавшая обретать характерные ромбические формы. Черепная коробка, хоть не была выдающейся, но уже заметно выпирала. Скулы не были слишком широкими. Принимавший в закрытом состоянии форму равнобедренного треугольника рот был полон острых, как лезвия бритвы, зубов: протозух был маленьким хищником. И именно что хищником. Да, он никогда не отказывался от мелкого паучка или стрекозы, но основу его рациона составляли в основном не столь отличавшиеся от него по размеру существа. Детёныши других мелких обитателей леса, а то и сами другие обитатели леса. Не поздоровилось бы тарбодонту, окажись он один на один с протозухом. Но Фрогаст был не один. У него был преследователь в лице смилогоргонопса. А вступать в схватку со столь крупным конкурентом, равно как и вообще попадаться ему на глаза, было занятием весьма и весьма неблагоразумным даже для столь примитивного мозга, которым обладал ранний крокодил. Особенно учитывая то, что он был один. Как и большая часть тех же древесных насекомоядных, ранние сфенозухии вели преимущественно изолированный от большей части своих родичей по виду образ жизни. Им не слишком были нужны помощники, поскольку каждый помощник был лишним ртом на не слишком крупную добычу. Но ведь протозухи сами были невелики, и, как и всем маленьким существам, им требовалось значительно больше пищи в соотношении с их собственным весом – какими-то восемьюстами граммами - и длиной в сорок пять сантиметров максимум, нежели гигантам вроде того же террамантизавра или даже представителям «среднего класса» охотников, смилогоргонопсам, один из которых по-прежнему носился в окрестностях, не давая покоя местным обитателям, преследуя тарбодонта. Крокодил затаился на высоте нескольких метров над землёй, выжидая, пока шумиха вокруг поутихнет, а заодно оглядываясь по сторонам. Ему, в отличие, например, от дендродонта, опасность вполне могла грозить отовсюду, и он уж точно никоим образом не хотел своей невнимательностью себя погубить. Но пока, во всяком случае, никого из тех, кто был способен съесть его, в данный момент не было в округе. Разве что синапсид, но едва ли волновала сфенозухия. Скорее, тарбодонт. Однако самым важным, конечно, здесь было то, что протозух находился вне зоны досягаемости обоих. Можно было быть совершенно спокойным и высматривать себе добычу. Благо, что недостатка оной в тайге пока что не наблюдалось. Вот и сейчас на дерево рядом с ним приземлились странные, необычные создания. Новый вид животных, отличающийся от всех прочих, до него существовавших, кардинально, абсолютно. Изобретение, которое появилось у него, едва ли покажется вам оригинальным. Но вы наверняка живёте в веке как минимум двадцать первом новой эры. С момента его появления на вашей планете прошли сотни миллионов лет. Естественно, что вы ему не удивитесь. Здесь же, на Свароге, за двести тридцать миллионов лет до появления разумной жизни, это определённо новшеством. Возмутиться словам моим, конечно, могут и насекомые. В самом деле, стрекозы к этому моменту бороздили воздушные просторы порядка ста миллионов лет. А тут пришёл какой-то наглец, и выяснилось, что это он, оказывается, изобрёл… А что он, собственно, изобрёл? И кто этот невоспитаннейший нахал, позволивший себе присвоить то, что ему ни в коем разе не принадлежало?

Ответов - 1

Медведь_жив!: А был он первым в летописи Сварога позвоночным животным, которое обладало перепонками, которые были натянуты между его передними и задними лапами. Да, он пока умел только планировать, не летать. Но это уже был огромный шаг вперёд для него. Для всего его рода. Позвоночные выходили на новый уровень. Теперь их господство должно было распространиться повсюду, во всей наземно-воздушной среде, да и на всей планете, от полюса до полюса, от глубин океана до небесных вершин. Начало этому завоеванию – не первому, не последнему, но, пожалуй, второму по значимости после выхода на сушу - положило именно это существо, спланировавшее сейчас на дерево в паре метров над протозухом. Как и многие до него, оно было маленькое, заметных размеров достигая разве что в эволюционных масштабах. Как вид. Но не как каждая отдельная особь. Каждая отдельная достигала в длину, наверное, не более двадцати пяти сантиметров, а в размахе перепонки – двадцати. Весила достаточно мало – граммов шестьсот-семьсот, не более. Туловище было тонким, лапы с цепкими коготочками – длинными и достаточно сильными. Вытянутым был и хвост. Шея, прямая, без изгибов, была не слишком большого размера в сравнении с остальным телом. Невелика была и голова. Невелика, но необычна – с челюстью жёлтого, контрастирующего с общим серовато-коричневым окрасом, цвета; с округлой сверху черепной коробкой и маленькими, будто акульими, глазами. Существо это звалось птерархом древним, Pterarchos archeos. Над Р.Ч. Эйком, придумавшим это видовое название, потом неоднократно шутили, несправедливо обвиняя в отсутствии фантазии. А тот, в свою очередь, едва сдерживался от хохота, когда очередной его коллега, в пылу спора ускоривший темп речи, запинался то в самом начале, то в самом конце слова. Это было неизбежным – и всегда забавным. Вот только самим птерархам редко было также весело, как тому, кто их окрестил и кто дал им имя. Жизнь их была трудна. Вот и сейчас древнейшие предтечи птерозавров, заприметив на стволе дерева протозуха, насторожились. Когда же он начал понемногу двигаться в их сторону, и вовсе переполошились, дружно развернувшись к нему лицом. Это не было актом коллективной обороны. Скорее, актом коллективного внимания. В будушем некий прообраз чувства товарищества у них определённо появится, и угрожать им станет гораздо опаснее: можно будет самому попасть в тот ещё переплёт. Но сейчас это было скорее синхронное осознание того, что им угрожал охотник, передававшееся путём банального конформизма: кто-то насторожился – почему бы не насторожиться и мне? Это был верх возможностей примитивного мозга птерархов. И по мере того, как сфенозухия приближалась к ним, работать развитым его отделам становилось всё труднее и труднее. Самые примитивные и, вместе с тем, наиболее эффективные инстинкты, вылезали на поверхность. Времени на поиск на стволе насекомых, которыми можно было бы питаться, уже не оставалось, учитывая то, что крокодил готовился к броску, а становиться едой для протозуха, просто просидев, смотря на него, несколько минут, было не то чтобы лучшим исходом жизни. Поочерёдно, начиная с тех, кто сидел ближе остальных к постепенно ускорявшемуся крокодилу, птерархи спикировали на соседнее дерево. Не обнаружив там никакой другой опасности, они со спокойной совестью принялись за своё любимое дело. Поедание насекомых. Или мелких аномалокаридов, если таковые, конечно, соизволят появиться в поле их зрения и любезно подождать, пока их не склюют. Исход маловероятный, разумеется, но всё же возможный. Манера кормёжки у этих архозавров была подобна кочевым ордам будущего. Они появлялись на дереве, опустошали его поверхность в меру своих отнюдь не скромных, но всё же недостаточных для тотальной аннигиляции возможностей, и переходили на следующее. Каждая стая за день облетала по десятку-другому деревьев. Путь этой ещё только начинался. Не считая не совсем удачного своего опыта с того хвойного, на котором они наткнулись на крокодила, это было их третья или четвёртая контрольная точка за сегодня. Причём одной из первых был гриб, на котором живности было не слишком много. То ли кто-то успел там побывать до них, то ли там обитал какой-то охотник, прописавшийся в ножке гриба или на его шляпке на постоянное место жительства и кормившийся здесь настолько часто, что визитёрам попросту ничего не оставалось. Меняла направление стая хаотично, двигаясь то ли по змейке, то ли по пятиугольнику, то ли по ещё какой замысловатой и уж точно неправильной геометрической фигуре. Направляющего у них не было. Кто первый закончил есть – тот и полетел дальше. Остальные просто потихоньку, не находя более еды, следовали его примеру. В исключительных случаях, вроде внезапного появления охотника, конечно, всё происходило едва ли не синхронно. Но на то это и были исключительные случаи, чтобы нарушать какое-то правило. В данном случае – правило абсолютного хаоса. То самое правило, которое правилом назвать было нельзя, ибо оно закрепляло отсутствие каких-либо чётких традиционных поведенческих норм. Полное и абсолютное. Вот и сейчас, едва заслышав приближавшийся шум, птерархи поспешили от него удалиться, не закончив трапезу. Причина совершенно не претендовала на чрезвычайность или срочность. Но была вполне естественна и пополняла копилку прецедентов, которые предшествовали прекращению кормёжки, постепенно из исключения перекочёвывая в ту бесконечную совокупность, которую являло из себя правило абсолютного хаоса. Побеспокоили их наши знакомые – хищник и добыча синапсиды, смилогоргонопс и тарбодонт. Охотник попался крайне настойчивый. Фрогаст всё никак не мог сбросить с его хвоста. У наблюдавшего за ними вполне могло создасться ощущение, что эти двое попросту играют. Или кто-то один из них играл с другим. Едва ли это был тероморф: устроение подобного аттракциона было для него смертельно опасным. Одна ошибка – и он в челюстях у кузена. А вот в то, что сам горгонопсид решил развлечься бегом с сопутствующей игрой в кошки-мышки, было более чем вероятным развитием событий. В противном случае он уже либо бы убил тарбодонта, либо отстал от него. Последнему же приходилось правила этой страшной игры принимать: у него просто не было выбора. Хотя, возможно, он просто подвергся преследованию на не подходившем для себя участке леса. Или наметил неправильный маршрут для сокрытия от погони. Подобный вариант развития событий исключать было нельзя. Они неслись сквозь заросли, так или иначе тревожа буквально всё на своём пути. Один просто слегка шевелил, а второй едва ли не сносил вслед за более мелким собратом. Иногда ему это удавалось сделать – когда он отдирал когтями лист-другой с какого-нибудь куста папоротника. И протозух был явно не последним живым существом, которое этой погоней было разбужено или просто нагло оторвано от своих обычных дел. Если бы у этого леса была своя мэрия или что-то в этом духе, бедняги-чиновники устали бы только обрабатывать жалобы, настолько бы их много появилось. Крокодил бы в очереди стоял на первом месте, но уж точно не на единственном. Желавших выяснить отношения с преследователем и преследуемым наверняка бы набралось полтайги. Или даже больше. Но абсолютно точно было ясно, что подобное нахальство этим двоим никто бы спускать не стал. Последним из жалобщиков, наверное, пришёл бы тот, кого они отвлекли от мирного поедания папоротника. Недовольно повертел стоявший почти неподвижно в кустарнике самец вида, что был потомком тех, кто в далёком-далёком прошлом отвоевал для позвоночных первые квадратные миллиметры суши. А ещё прапрапракузеном гигантских хищников, терроризировавших воды всех океанов в среднем палеозое. Речь идёт, конечно, о сухопутном артродире, а если быть совсем точным – об одной из первых мезозойских черепах, которую так и назвали – «первая черепаха», Procimohelis mesozoica. Ценность она для палеонтологов Сварога представляла прежде всего тем, что была одним из тех «недостающих звеньев», которые величайшие учёные умы стремились записать в «проблемы третьего тысячелетия». Когда их готовились обнародовать, от задачи с раннетриасовыми черепахами внезапно пришлось отказаться, ибо Бен Браун, одно из светил этой науки во второй половине двадцатого века, в 2001 г. совершил одну из своих последних находок, одновременно оказавшейся одной из самых величайших. Фрагменты черепа и рёбер, позволившие реконструировать и весь внешний вид этого существа. И когда это было сделано, в пору было кричать: «Эврика!». Потомок археоторакса и предтеча гигантских черепах конца триаса Индии, наконец, спустя много лет поисков, был найден. На своём докладе, из-за которого пришлось отодвигать церемонию объявления величайших задач палеонтологии грядущего, Бен с точностью гения-художника восстановил и скелет, и облик процимохелиса. К его сожалению, особенных изменений в сравнении с предками он не заметил. Это было вполне логично: не так уж велик был временной разрыв между эпохами, в которых они обитали. К тому же, вмешивалось массовое вымирание. Но проблема заключалась отнюдь не в этом. Скорее, она была в том, что процимохелис был идеальной переходной стадией. Не слишком отличающейся как от своего предка, так и от своих потомков. Маленькие толстые лапы, издали почему-то весьма напоминающие крабьи. Тело, покрытое ещё достаточно тонкими пластинами панциря. А вот на голове они, наоборот, достаточно толстые. В будущем некоторые черепахи пожертвуют ими ради возможности прятать голову в панцире. Но у многих они останутся, защищая своих носителей вплоть до самого кайнозоя. Равно как и короткая шея, которая позволит тем, кто от брони на голове откажется, гораздо быстрее прятать маленькую голову, в которой, как и у процимохелиса, будет сокрыт под черепом не слишком объёмный мозг. Хвост уже практически редуцировался уже у этого вида, и в виде обрубка, который у процимохелиса достигал сантиметров двенадцати максимум – на фоне почти метровой длины всего туловища, просуществует у черепах как минимум на протяжении всего мезозоя. Весил сухопутный артродир под двадцать килограммов, и был одним из самых массивных существ в мелкоразмерном классе тайги раннего триаса. Однако и ему пришлось забеспокоиться, когда мимо него пронеслись смилогоргонопс и тарбодонт. Последний просто всколыхнул листву рядом, а пробегавший мимо едва ли не наступил на голову весом всей своей туши. Даже для бронированного потомка плакодерм это было слишком. Он решил сняться со своего места. Медленно побрёл по лесу, в тишине которого через пару десятков минут раздался разочарованный рёв: смилогоргонопс, видимо, так и не поймал свою жертву. Тарбодонту повезло сегодня. Хищнику, который за ним гнался, - не очень. А меньше всех повезло процимохелису. Мало того, что его потревожили, оторвав от важнейшего процесса поедания растительности, жизненно ему необходимой. Мало того, что его заставили покидать место кормёжки, которое безраздельно принадлежало ему несколько дней и должно было принадлежать как минимум столько же. Мало того, что его вынудили идти сквозь лес, постоянно озираясь по всем сторонам света. Мало того, что первые заросли кустарника, до которых он добрёл, были кем-то до него тщательно обглоданы, и еды здесь было в лучшем случае на сутки неспешного поглощения. Так его же ещё и чуть не съели! Да, внимательность в этих краях дорогого стоила. Процимохелис почему-то не посмотрел наверх. И тем самым совершил свою последнюю ошибку. Не последнюю ошибку живого существа в лесу за этот день, вполне может быть, но для него она таковой однозначно стала. Лёгкое дуновение ветерка над ним не заставило насторожиться. Очень и очень зря. Потому что в следующий миг его схватили две сильные, «богомольи» лапы и подняли над деревом. На определённой высоте его развернули и собирались откусить ему голову. Но зубы хищника наткнулись на плохо преодолеваемое сопротивление бронепластин. Хвост и ноги уже были спрятаны под панцирем. Делать охотнику было нечего. Он кусал всё сильнее, но не для того веками в воде предки процимохелиса так доверяли этой броне. Толку не было. Разве что черепаха могла рассмотреть колосса. Он еле удерживался на толстой ветке четыремя полусогнутыми лапами. В длину он достигал, наверное, метров трёх с половиной, а весил под двести килограммов. Хвост его, мускулистый и продолговатый, также обвивал поверхность для удерживания наверхую. Вытянутое и не слишком массивное тело изгибалось чуть ли не в дугу. А прямо на процимохелиса смотрела голова со слегка выдававшейся вперёд челюстью, развитыми скулами. Жёлтых глаз охотника он не видел: бинокулярного зрения вид оного ещё не развил. Лишь совсем чуть-чуть мог рассмотреть шею – отнюдь не короткую, но и не чересчур длинную. Обитавшие на деревьях гексаподы распространились и в эти края. Правда, возникала для них маленькая проблема: леса были слишком разреженными, и их достаточно просто было заметить здесь, в отличие от широколиственных лесов к югу отсюда. Поэтому здесь мантизавры древесные доминирующего положения в экосистеме так захватить и не смогли. Им приходилось довольствоваться ролью редкого и исчезающего вида, которому в далёком будушем дадут название таёжного мантизавра, Dendromantisaurus taigensis. Впрочем, несмотря на проблемы с маскировкой, которые отчасти были решены серо-коричнево-зелёным окрасом, они всё ещё оставались грозными охотниками, представлявшими порой угрозу даже для маленьких дендрозавров. А уж для более мелких существ, вроде процимохелисов – тем более. Однако на этот раз мантизавру достался определённо слишком крепкий для него орешек. Не помогла даже излюбленная практика воздушных хищников будущего – подъём на высоту и сброс вниз. Это могло бы помочь на расстоянии в пару километров до земли. Но не на расстоянии в несколько метров до неё. Как не старался мантизавр, с какой бы силой не бросал, у него не получалось расколоть панцирь процимохелиса. В конце концов, ему пришлось просто отпустить несчастную жертву. Медленную, потрёпанную, с многократным сотрясением мозга. И определённо имевшую право испытывать чувство гордости. Жаль, что правом этим ей не было суждено воспользоваться в силу слишком слабо организованного головного мозга. Вдалеке отсюда Фрогаст, поймавший ещё пару тайроучей, но всё равно голодный, завершал свою охоту и направлялся в свою нору. Получить на свою несчастную голову ещё больше неприятностей ему явно не слишком-то хотелось. Благо, хоть до неё он, наверное, мог бы добраться относительно без приключений на свою голову. И устремился он как раз вовремя. Солнце уже клонилось к закату. День пролетел быстро и незаметно, как и всегда в этих лесах. Постоянные погони, сражения, рождения и смерти. Тайга будто питалась жизненной энергией этих быстро проживавших свои дни существ, сама при этом продлевая срок своего собственного существования. Впрочем, как минимум троих из них в свои лапы ей сегодня заполучить определённо не удалось. Однако едва ли они могли почевать на лаврах слишком долго. Ои были вечными борцами за свою жизнь, которые могли рассчитывать разве что на удачу и на то, что первым сдастся хищник, который бежит за ними или который схватил кого-то из них. Жестокий северный лес запоминал везучих и очень быстро показывал им, что госпожа Фортуна не слишком любит, когда к её помощи прибегают слишком часто. Но госпожа Эволюция таких любила и давала их видам всё больше шансов на выживание и на процветание в грядущем. Грядущее это наступало семимильными шагами. На планете становилось жарче и суше. Недолго, очень недолго живая природа мирилась со своим окончательным поражением в перми. Она готовила всё новые и новые испытания. Теперь, конечно, это были всего лишь испытания, а не открытые боевые действия. Но едва ли это что-то меняло для их участников. Засухи постепенно возвращались. Ранний триас на глазах становился прошлым. Наступал триас средний. В следующий раз наш разговор пойдёт как раз о нём. Ибо мы направляемся не куда-нибудь, а в тёплые и влажные, последние в своём роде, экваториальные заросли центра Пангеи. Последний отголосок триаса раннего, и первое напоминание о грядущем пришествии триаса позднего. Нас ждёт время больших перемен и больших возможностей.

полная версия страницы